Рыцарь тяжело вздохнул и сглотнул слюну.
— Вчера… отец Марк, посмотрите, что делается в природе — уже распускаются первые цветы, воздух состоит из сплошных дурманящих ароматов, нетрудно сойти с ума человеку более стойкому и трезвому чем я.
— Вы хотите сказать, что…
— Да, да, именно это я хочу сказать. Именно в этом желаю признаться. Во время нашего вчерашнего свидания… не знаю как это случилось. Не могу сейчас восстановить по памяти… Я не прилагал никаких усилий. И вместе с тем Розамунда не завлекала меня. Все произошло само собой. Наши одежды повели себя как понятливые слуги, они удалились в нужный момент. Впрочем я помню плохо. Это был дурман, опьянение, это было блаженство. Но и это, но и это, святой отец еще не все!
Де Труа замолк.
Отец Марк подтолкнул его.
— Говорите же, сын мой, говорите. Облегчите свое сердце, я слушаю вас.
Юноша зажмурился, как будто заново переживал произошедшее с ним.
— Говорите же.
— Я вернулся домой. Из сада де Лошей. Я принял решение. Я решил, что Розамунда мне дороже чести. Завтра, я сказал себе — завтра ты отправишься к барону и потребуешь свою возлюбленную себе в жены. Нельзя вечно подвергаться двум опасностям. Наступает момент, когда одну из гибелей надо предпочесть.
— Возможно и так, сын мой, но судя по всему, что-то помешало осуществлению этого намерения.
— Вы угадали, святой отец. Дома меня уже ожидал посланец из Иерусалимского капитула. Мне вручен был рескрипт, из которого следовало, что я должен прибыть для формального вступления в полноправные члены ордена в мае сего года.
Отец Марк пожевал губами.
— Видите, святой отец, челюсти обстоятельств оказались сжаты сильнее, чем я думал. Где-то, в глубине души, я надеялся, что обо мне забыли, раз я сам не даю о себе знать, и мой позор останется тайной лишь моей, несчастной души, и я избегну позора внешнего, а счастье с Розамундой все окупит. Так вот ведь нет, не вышло!
— Отец Мельхиседек знал о вашем увлечении?
— Это не увлечение, это…
— Да, да, сын мой, прошу прощения за неловкое слово. Но тем не менее, вы посвятили его в обстоятельства этой трагической истории?
— Конечно, я полностью доверился ему. Сочувствие такого человека, как отец Мельхиседек, единственное, что удерживало меня на некотором расстоянии от полного безумия.
Отец Марк пощелкал своими четками.
— Какие же средства он применял для укрепления вашего страждущего духа?
Де Труа затруднился ответить на этот вопрос.
— Я не очень понимаю вас.
— Я говорю, что он конкретно делал, чтобы облегчить ваши душевные страдания?
Юноша задумался, перебирая в памяти воспоминания, связанные с почившим другом.
— Сама беседа с ними была облегчением, — неуверенно сказал он. — А потом, он говорил, что молится ежедневно за спасение моей души.
— Молиться за спасение души вашей я тоже, конечно, буду, — задумчиво сказал отец Марк. Взгляд его по-прежнему был устремлен куда-то очень далеко, даже не в физическое, а в мыслительное пространство.
Лицо юного рыцаря засветилось благодарностью.
— Я буду так признателен вам, святой отец.
— Но вряд ли мои молитвы принесут столько пользы, сколько приносили обращения к Богу такого человека, как мой благодетельный предшественник.
Меж бровями де Труа образовалась складка.
— Опять должен признаться, что ход мыслей ваш для меня туманен.
Отец Марк повернул лицо к своему молодому собеседнику и обнадеживающе улыбнулся. Понятно, что впечатление улыбка эта произвела жуткое. Но теперь вряд ли что-то могло отвратить де Труа от этого человека. Ему казалось, что от отца Марка исходит дыхание надежды, ему чудился источник спасительного света за отвратительной кожаной маской.
— Просто я произношу вслух некоторые из своих мыслей.
— Что же сулят мне ваши размышления? Ответьте! Клянусь райскими вратами, у меня такое ощущение, что мне рано переставать надеяться!
— Не спешите, друг мой, — снова улыбнулся священник, — я не хочу без нужды ни обнадеживать, ни разочаровывать вас. Скажу одно — мне хочется придумать способ, который мог бы вас вызволить из тисков создавшегося положения. Нечто помимо молитв, как они ни необходимы.
Юноша поправил пряжку на своем плаще.
— Право, вы говорите совсем не так, как говаривал бывало отец Мельхиседек. Я имею в виду в смысле благочиния. Но, наверное, не мне рассуждать об этих предметах. Да к тому же мне очень хочется вам верить.
— Да, не стану спорить, в смысле святости и благочиния я не могу равняться с этим великодушнейшим из людей. Жизнь выковала меня другим, заставила им сделаться. Жизнь ожесточила, в какой-то степени, мое сердце, насколько может ожесточиться сердце священника. Но вместе с тем, она научила меня не чураться практической стороны себя, то есть жизни же. Может быть правы древние, есть сферы до которых Бог не снисходит и там люди должны устраивать жизнь свою всего лишь на основах здравого смысла.
Де Труа выглядел весьма удивленным.
— Бог везде и во всем, и отец Мельхиседек…
Отец Марк успокаивающе положил ему руку на колено.
— Вы правы, сын мой, вы правы. Чтение старых книг иногда создает почву для возникновения соблазнов, но они истребляются молитвою. Не будем сейчас устраивать богословский диспут. Для осуществления планов, которые сейчас роятся в моей голове, мне придется навестить вас в вашем жилище.
— Я буду рад.
— Причем навестить вас мне придется тайно. Вы, надеюсь, понимаете почему?
— Нет.
— Сын мой! — укоризненно произнес отец Марк, разводя руками.
— Хорошо, хорошо, святой отец. Я не знаю зачем вам это нужно, но делайте так, как сочтете правильным. Вверяю себя вашей воле всецело.
— Вы остановились у северных ворот?
Шевалье де Труа подробно объяснил, где именно он живет и как удобнее к нему добраться, чтобы не попасться на глаза любопытствующим.
— Когда вы ждете поступления денег из Франции?
— Совсем забыл вам сказать. Их как раз позавчера мне привезли. За день до письма из Иерусалимского капитула.
— Письмо вы, надеюсь, не сожгли?
— Нет, разумеется, оно ведь является и пропуском, без которого не попасть на территорию капитула.
На лице священника вновь изобразилась глубокая задумчивость.
— Поня-ятно, — протянул он.
Шевалье терпеливо ждал, устремив честный взор на своего наставника.
— Каждый новый день для вас это новая гекатомба страданий, правильно?
— Воистину так, святой отец!
— Поэтому, чтобы не заставлять вас мучиться сверх меры, не растягивать эти ужасные часы, я постараюсь придумать что-нибудь к завтрашнему дню. Если я завтра не появлюсь у вас в полдень, значит
