один круг испытаний. Я благоволю к вам и, в первый момент после вашего рассказа попытался недопустимую выходку, с саморазоблачением, объяснить молодостью лет. Но мне ли не знать, что количество лет не имеет отношения к их ценности. От того, сколько мы прожили здесь, срок нашего пребывания там, не изменится. Да, вам придется на некоторое время задержаться на той степени посвящения, которой вы уже достигли. На некоторое время. Может быть на всю жизнь. Вам придется месить липкую глину реальности и некому будет подсказать к чему, на самом деле, должна устремляться душа ваша.
Брат Гийом замолчал. Брат Реми продолжал стоять на одном колене, не смея приподнять голову. Он понимал смысл своего прегрешения, но, вместе с тем, знал, что не мог его не совершить.
— Идемте? — негромко произнес брат Гийом. Они пересекли двор, чистый и совсем пустынный и приблизились к большой восьмиугольной башне. Она намного превосходила остальные четырехугольные не только числом сторон, но и высотою. В свое время с нее начали строить монастырь, то есть духовный, а не военный — форпост христианства. В башне намеревались поместить библиотеку. По причинам, может быть и имеющим отношение к этому рассказу, но безвозвратно канувшим в лету, кармелитские монахи здесь не прижились.
Вход в башню, увитый плющом, был приоткрыт. Врат Гийом, не оборачиваясь, вошел, брат Реми молча следовал за ним. Пришлось довольно долго подниматься по витой, каменной лестнице. Путь лежал на самую вершину.
Башня царила над живописной округой, с нее открывался вид, заставляющий затаить дыхание, что редко бывает в обожженной солнцем Палестине. Но зрение брата Реми было захвачено совсем другим зрелищем. Посреди площадки, на вершине строения стоял огромный, шагов десять в длину и три в ширину, стол. На нем было сервировано отнюдь не пиршество. С первого взгляда было невозможно сказать, что это такое. Стол был засыпан утрамбованной землей, но утрамбованной неровно. Посреди него пролегали две разновеликие продолговатые лужи, соединенные тонким ручейком. Вся левая сторона этой странной клумбы была залита водой. По всей поверхности свободной от воды можно было различить крохотные, вылепленные из глины строеньица в виде башенок. Возле одних торчали белые флажки с красными крестами, возле других — флажки были зеленые, или черные.
— Брат Реми, — произнес брат Гийом, и де Труа понял, что его кому-то представляют, и действительно, возле стола-ящика с землей и водой появилось еще два человека. Оба они были ничуть не похожи на брата Гийома внешним обликом, но вместе с тем чувствовалось, что они люди его ранга и типа. Один из них большой, массивный мужчина с раздвоенной бородой и крючковатым носом, заговорил первым.
— Вас заинтересовало это? — его рука махнула широким серым рукавом в сторону небывалого стола.
— Да.
— Но вы не догадываетесь что это?
— Мне приходилось видеть карты стран, нарисованные на бумаге, на коже…
— Правильно, это карта. Карта Святой земли.
Говоривший и второй монах, человек с лысой головой и выцветшими бровями, подошли к «карте» поближе.
— Брат Аммиан, брат Кьеза, позвольте вам представить брата Реми. Он сегодня на рассвете прибыл из замка Алейк.
Последовали знаки взаимного сдержанного приветствия.
— Брат Аммиан явился к нам прямо от папского престола, а брат Кьеза из покоев константинопольского императора.
Де Труа понимал, что это сообщается ему не из вежливости, эти сведения часть дела, в котором он призван участвовать. О том, во что он мог быть посвящен, выдержи он недавнее испытание, можно было только догадываться.
— К сожалению, — продолжил брат Гийом, — здесь не могут присутствовать еще несколько наших братьев, советы которых были бы весьма нелишни в такую минуту. Но таков уж род нашей деятельности, никогда в мире не бывает достаточно равновесия и порядка, чтобы мы могли хоть на время оставить его своими заботами. В несколько более узком кругу, чем следовало бы, станем мы сегодня обсуждать вопросы очень большой важности, и да поможет нам Бог истинный в начинаниях наших.
— Аминь, — негромко, без всякой аффектации сказали все.
Брат Гийом взял в руки прислоненную к краю стола тонкую и длинную трость.
— Для начала надобно сказать несколько предварительных слов. Я далек от мысли, что присутствующие здесь братья менее меня способны к постижению глубин жизни, равно как и всех тайн сердца человеческого. Но, тем не менее, я оглашу некоторые вещи и лишь для того, чтобы все начинали отмерять мысль от одной отметки.
Брат Аммиан погладил свою пышную бороду. Де Труа последовал его примеру, пробежав ладонью по редкой кустистой растительности на своем подбородке.
— Недавно нами была одержана очень крупная победа. Не в упрек вам, братья, но имею я в виду не то, что папа римский в очередной раз подтвердил обещания свои касательно нашего ордена, и не то, что император константинопольский снял обложение с наших банкирских домов во всех землях ему подвластных, и даже не то, что Старец Горы из замка Алейк отныне является нашим неохотным данником. Это победы счастливые и о них вольно нам забыть. А имею я в виду одну несчастную победу, что принесла нам два месяца назад полное посрамление Госпиталя и смерть злобнейшего нашего врага, графа Д'Амьена. Самое неприятное в этой победе, что получилась она полной, сокрушительной и безоговорочной. Не мне вам объяснять, что в результате подобного успеха позиции победившей стороны очень часто весьма и весьма ухудшаются. Не из желания быть оригинальным говорю я это. Теперь все перед нами преклонились. Король теперь, по сути, только мелкий орденский чиновник. Даже заносчивый маркиз Монферратский считает своим долгом присылать нам льстивые донельзя письма. Не говоря уж о мелких вассалах Раймунда. Мы выступили против Синана под знаком мести за убийство графа Триполитанского, но судя по тому, что мне доносят, это мало кого обмануло. Нечего говорить и о горожанах Святого города. Иудейское и сарацинское население никогда не было опорой христианской власти и теперь не станет. В латинских кварталах роптанье. Наши донаты и облаты тихо вытесняются из торговых рядов и из аскалонского порта. В случае окрика местного комтура, положение восстанавливается. Но это пока, пока свежи воспоминания о нашей победе. Все приходские священники бубнят что-то о единой церковной власти. Обобщая сказанное, замечу что страх и ненависть к Храму царят сейчас в Святой земле. Но страх имеет обыкновение рассеиваться раньше ненависти. После победы над Д'Амьеном, патриархом и баронами, мы перешли некую грань, оставили устойчивый берег и оказались в опасной трясине.
— Я всегда уважал вашу способность заглядывать мыслью в будущее, предчувствовать опасность, брат Гийом, — сказал лысоватый, — но не преувеличиваете ли вы на этот раз?
— Прежде, чем заговорить на эту тему, я долго думал над всем этим. И не увидел во мраке моего размышления ни одного обнадеживающего проблеска. Вот взгляните на эту карту, — трость возникла над лужей, обозначающей Мертвое море, — здесь обозначены города, в которых стоят наши гарнизоны. Вы заметили, что рядом с каждым бело-красным флагом черная метка?
— Что она означает? — спросил брат Аммиан.
— Что в этих городах, в случае беспорядков в столице, мы не можем рассчитывать на поддержку населения. Да что там поддержку, даже на нейтралитет не можем.
— Почему?
— Помимо гарнизона или расположенной по соседству капеллы, в этих городах есть наши ростовщики и откупщики, и шпионы, которые уверовав в свою неуязвимость и обнаглев, не скрывают, кто они такие. В округе промышляют разбойничьи шайки с которых мы берем дань. И, если еще два года назад мало кто догадывался об этом, то теперь мало кто не догадывается. Граф де Торрож не внял нашим предостережениям и шайки эти расплодились сверх всякой меры. Иногда они грабят даже церкви.
— Можно распустить слух, что это сарацины, — заметил брат Кьеза.
— Но мечети они грабят также, не пропускают и синагоги. И получается так, что иудеи, сарацины и христиане не успокаиваются тем, что их постигает равное поругание, но ненавидят Храм с утроенной силой. В портах положение еще хуже, — указка пролетела от Мертвого моря к левому краю стола, залитому
