безлюдьем, казалась противовесом, брошенным на другой конец северной дороги. Предоставленная мне постель была такой мягкой, простыни так тонки, и с такой изысканной нежностью ласкал дыхание аромат благовоний, что легче было встать и простоять всю ночь на одной ноге, чем отгонять прочь самые искусительные мечты и помыслы. Как ни старался я превозмочь себя, только молитва моя была слишком слаба, и всякое терпение сгорало дотла в жару молодого тела, загасить который могла в ту ночь разве одна лишь горбатая с косой, если бы в Книге судеб был ей на то приказ.
Я переваливался с одного бока на другой, комкал простыни и маялся, и стоило только закрыть глаза, как сразу появлялись прекрасные нимфы. Они кружились передо мной, теряя свои одежды и ленты. Потом оставалась только одна, перебиравшая струны арфы. Арфа в ее руках превращалась в огромную звезду с острыми, как сабли, лучами. Эта звезда вырывалась из рук нимфы и начинала вертеться перед моими глазами, норовя рассечь меня сразу на несколько частей.
Открыв глаза в очередной раз, я увидел перед собой настоящую нимфу, как раз ту, что показалась мне среди трех арфисток самой миловидной. Она сидела поодаль на небольшом тюфячке и как только увидела, что я смотрю на нее, вспорхнула и неслышными шагами подошла к моей постели. Я не двинулся и не проронил ни единого слова. Тогда она осторожно присела на самый краешек. Так птаха, уже привыкшая кормиться из рук, прыжок за прыжком подбирается к зернам, насыпанным на ладони. Я затаил дыхание, и тогда она, запустив руку под простыню, нежно схватила соловья, который уже вытянул шейку и был готов вот-вот запеть.
— Чего желает господин? — коверкая слова, прошептала нимфа на франкском наречии.
Тут я ожил и честно сдался искушению на самых почетных условиях. Зато не успела догореть свечка, как самые греховные помыслы и видения оставили меня в покое.
Вновь открыв глаза — на этот раз оттого, что меня теребили за локоть, — я увидел прямо над собой рыцаря Эда, державшего в руке масляную лампу.
Нимфа вовсе не застыдилась его, а только сладко зевнула и повернулась от огня на другой бок.
— Мессир! — прошептал рыцарь Эд. — Черед новой дороги. Медлить никак нельзя.
Не проспав, кажется, и часа, я вскочил и почувствовал прилив удивительной бодрости, за что не постыдился поцеловать нимфу в оттопыренное ушко и пообещать в него множество всяких подарков на обратном пути.
За дверями искусительной кельи меня ожидали и рыцарь Эд, и наместник. Последний пожелал мне доброго утра и справился, все ли меня устроило и достаточно ли мягка была постель.
— Я прекрасно провел ночь, — признался я, рассыпаясь в благодарностях. — Сдается мне, что первый раз за нынешний год меня не одолевали страшные сны.
Рыцарь Эд собственноручно разбудил и своего нынешнего оруженосца Франсуа, ведь, напомню вам, раненый Жак остался в пределах Рума. Как оказалось, Франсуа утешила в эту ночь сестренка моей соблазнительницы.
Несмотря на спокойствие, видимую неторопливость и даже шутки, дух некой опасной погони довлел тем утром.
Наместник повел нас в глубины крепости по узкой лестнице, и я насчитал не меньше полтысячи ступенек, решив, что теперь, после всех искушений и соблазнов, наступила пора посетить преисподнюю. Когда лестница кончилась, начался тайный ход, просверленный в скалах. Наше тяжелое дыхание отдавалось со всех сторон эхом, наводя на мысли о грешниках, заточенных в мрачных пустотах Тартара. Наконец нас подхватила новая лестница и, вознеся на доступную ей высоту, поставила на небольшую площадку, окруженную отвесными стенами. Там нас ожидали три жеребца, вовсе не похожие на тех, которые довезли нас накануне до ворот Киганы. Над нами клубился густой туман, пропитанный слабой желтизною наступавшего дня.
— Здесь есть неприметная тропа, — проговорил наместник, отдуваясь после тяжелого подземного перехода. — Не робейте. Кони обучены. Бросьте поводья, и они сами выйдут на дорогу. Там наткнетесь еще на развилку: держитесь двугорбой горы.
Затем наместник Халдии Лев Кавасит посмотрел в замутненную высь и протянул руки к рыцарю Эду.
— Прощай, брат Эд, — тихо произнес он, и я заметил, как дрогнул его голос.
— Прощай, брат Лев, благодарю тебя за все твои благодеяния, — также дрогнувшим голосом ответил комтур, и титаны обнялись.
— Эта мгла не мешает твоему отцу видеть нас с небес, — проговорил наместник. — Он-то ведает, что хоть мы здесь, внизу, не знаем всего, зато обучены верности, которая восполняет любую неосведомленность.
Не менее трогательно простившись со мной, наместник вновь обратился к рыцарю Эду и произнес слова, которые явно намекали на ту самую погоню, призрак которой никак не мог добиться от нас учтивого обращения:
—
Мы поднялись в седла и последний раз оглянулись на гостеприимного хозяина мрачной страны.
— Не беспокойся, Эд, — громко сказал он, улыбаясь, и взмахнул руками, словно разгоняя клубы тумана. — Я позабочусь о том, чтобы достойнейшая из достойных не попала на тот званый пир. Я отправлю в ад только избранных. А вас да хранит Господь наш Иисус Христос на этой грешной земле.
Волшебные кони греческого бога Гелиоса вынесли нас из тумана прямо под живительные лучи дневного светила. Безо всякой передышки мы покрыли целый переход и, наскоро отдохнув, снова пустились вскачь. Только на закате меня догнали вести о том, что же происходило в крепости, пока пели горные соловьи.
Рыцарь Эд рассказывал обо всем спокойным голосом, с теплой улыбкой вспоминая о престарелом патриции.
Оказалось, что великий кефал Халдии Лев Кавасит получил из Трапезунда два послания, а не одно. О первом мы были наслышаны. Во втором же таилась смерть рыцаря Эда. Рукою одного из ближайших сановников василевса, а именно трапезундского
Лев Кавасит, сидя в своем горном дупле, поразмыслил и решил исполнять свою собственную волю. Именно ею объяснялись словесные ловушки, которые он расставлял передо мной во время нашей трапезы. Наконец он убедился, что сам неведомый посланник достаточно наивен и несведущ в замыслах власть и облака предержащих.
Отправив меня, как Старец Горы — своего юного ученика, в райский уголок, где водятся прекрасные гурии, наместник затеял с рыцарем Эдом военный совет, и, потолковав, они пришли к заключению, что замыслившие убийство все же произошли из рода смертных людей, а не демонов, и вполне способны не знать всего или, вернее, знать не все: к примеру, того, что Жиль де Морей почитается наместником Халдии наравне со святым воином Георгием и древним героем Ахиллесом, и это почитание распространяется также на его законного сына, Эда де Морея.
Наместник советовал рыцарю Эду вернуться в Конью по тайной, мало кому ведомой тропе, но комтур наотрез отказался, желая довершить свою миссию до конца. По его словам, наместник даже обрадовался такому повороту.
«Прекрасно! — сказал он. — Мы поделим опасность поровну. Башня, что стояла на защите Акры, часто снится мне в последнее время».
Пока мы наслаждались приятным разговором и роскошной трапезой, много разных событий происходило под покровом тьмы. Во-первых, исполняя волю главы ассасинов, подбиралась к цитадели Черная Молния. Во-вторых, лучшие воины наместника с небывалым упорством охотились за одной из шаек, грабивших селения и караваны, и двоих разбойников удалось поймать как раз на рассвете. Наместник раскрыл свой замысел, обещав выдать труп одного из негодяев за умерщвленного комтура и тем самым ненадолго отвести глаза соглядатаев.
