город, великолепие коего превосходит Вавилон и Ниневию, да будет ласковое солнце нежить и лелеять его своими лучами и ныне и во веки веков. «В сем городе, — поведал мне мой покойный отец, — проживает одна знатная и прекрасная собой особа, отец которой некогда спас меня от верной смерти. Долг мой поныне не оплачен, и вот я посылаю ей часть моего необъятного наследства в виде скромной платы за подвиг ее доблестного родителя. Ты, сын мой, обязан сам отправиться с этим даром в земли неверных и, не взирая ни на какие трудности или оскорбления, проявлять повсюду учтивость и благородство, присущие твоему древнему роду, и собственноручно передать два ларца с сокровищами той молодой особе, живущей во Флоренции на такой-то улице, в доме с гербом, изображающем трех овечек».
Те овечки, действительно, паслись над дверями дома, где пряталась проказница Фьямметта.
Как только всадник передал предсмертное повеление своего отца, магрибского эмира, два ифрита одновременно развернули парчовые свертки, и хозяин дома узрел в их огромных ручищах два увесистых ларца: один из слоновой кости, украшенный крупными рубинами, ценою никак не меньше восьмисот флоринов, а второй — немудреный, из простого дерева и безо всяких украшений, стоящий, если оценивать всерьез, не больше десяти сольдов.
Несмотря на такую разницу, глаза хозяина разбежались в разные стороны. Он разинул рот и кое-какое время стоял таким болваном, будто его бычьим пузырем хлопнули по лбу.
— Я очень рад принять в своем доме столь знатных и уважаемых гостей, — наконец пробормотал он, хрипя и сипя от растерянности. — Однако у моего отца была не только сестра, но и дочь.
— Что-то не очень понятно, — признался сарацин.
— Прошу извинить меня, — спохватился хозяин дома, — от неожиданности я все перепутал. Я хотел сказать, что у моего отца была не только дочь, но был и сын, которого вы и лицезреете перед собой. Странно, что ваш почтенный отец, да упокоит Господь его душу, знал только о дочери.
Тут сарацин немного удивился в свою очередь, однако подумал, что прелестная особа, коей предназначены дары Магриба, вполне имеет право иметь не только мужа, но и родного брата.
— Эта подробность никак не может отразиться на размере наследства, — успокоил сарацин новоявленного брата прелестной особы.
Тот, несколько оправившись от изумления и явно повеселев от такой «манны небесной», пригласил сарацина в свой дом, проявляя при этом настоящие чудеса учтивости. Сарацин принял приглашение, а безмолвные ифриты понесли следом на ним тяжелые ларцы.
Прелестная Фьямметта показалась сарацину прямо-таки ангельским воплощением, и при иных обстоятельствах он, вероятно, сокрушив своим мечом целую христианскую армию, вставшую на защиту ее чести, похитил бы белокурую красавицу в свой оазис, затерянный в песках Туниса. Однако здесь сарацин поклонился прелестнице, которая теперь стояла перед ним посреди комнаты ни жива, ни мертва от удивления и страха перед заморскими великанами.
На своем магрибском наречии сарацин коротко повелел своим громадным слугам поставить ларцы на стол и, дождавшись, пока слуги удаляться из дома, взял один из них, самый дорогой, на руки и протянул Фьямметте.
— О восхитительная роза севера, дарующая смертным благоухание вышнего и нижнего миров! — обратился сарацин к Фьямметте. — Некогда, в довольно далекие времена, твой доблестный отец, да благословит Всемогущий его имя во веки веков, был гостем моего славного родителя, да почиет на его душе благоволение Аллаха. И вот во время охоты твой отец, доблестный рыцарь Храма, спас моего отца от когтей свирепого льва.
Тут сарацин стал замечать, как несказанно расширяются очаровательные глаза цвета морской воды и открывается прелестный ротик. Краем взора сарацин приметил и то, что брата красавицы вновь охватил приступ остолбенения.
— И вот мой отец, — поспешил завершить свою речь сын магрибского эмира Абд аль-Мамбардам, — посылает тебе, царица севера, огромный алмаз, впоследствии обнаруженный в желудке поверженного хищника. Этот драгоценный камень по праву принадлежит тебе, незаходящая звезда зенита.
Теперь красавице ничего не оставалось, как только поднять крышку роскошного ларца.
Пронзительно вскрикнув, она отшатнулась, будто из ларца на нее выскочила ядовитая гадюка. Змея, разумеется, не выскочила, но вонища, испускаемая огромным алмазом, сразу охватила половину дома.
Быстро поставив ларец на стол, рядом с другим, сарацин сдернул с лица конец тюрбана, и красавица обнаружила перед собой вершителя праведной мести.
— Это он! — истошно вскричала она и бросилась от меня прочь, к лестнице, что вела в верхние покои, уже хорошо мне знакомые.
Теперь вновь настал черед учтивой беседы с братом красавицы, однако на этот раз мы занялись рассуждениями на другие темы.
Яростно зарычав, он бросился на, меня, подобно тому баснословному льву из тунисской пустыни. Выхватив свои кинжалы, я поймал в их перекрестие длинный клинок, готовый рассечь мою голову, и, вывернувшись вбок, ударил грубияна ногой в пах, отчего тот захрипел и сразу свернулся на полу безобидным клубочком.
Не успел я приставить меч к стулу и сломать его ударом ноги пополам, как из разных углов комнаты повыпрыгнули мускулистые здоровяки, то ли слуги хозяина, то ли его сообщники. Один, крепкий толстяк, наступал с топором, а двое других норовили метать в меня увесистые рогатины да при этом еще накрыть сетью, возрождая тем самым славные обычаи гладиаторских сражений на аренах величественного Рима.
Двумя железными звездочками я остановил рыбаков, проколов им руки, поднявшие на меня рогатины, а от топора успел увернуться, подставив вместо себя на казнь резной стул, который тут же и оказался расчлененным надвое. Запрыгнув толстяку в тыл, я легонько надрезал ему плечо и, уже без труда завернув ему за спину раненую руку, сунул его головой прямо в ларец с сокровищем пустыни. Упитанность тела не позволила вояке отскочить от богатства с той же легкостью, с какой отпорхнула от наследства прелестная Фьямметта, и я успел изо всей силы хлопнуть толстяка тяжелой крышкой ларца прямо по макушке. Вдохнув последний раз львиный аромат, он сверзился под стол и остался там готовой к разделке тушей.
Нанятые мной ифриты обязаны были, тем временем, невозмутимо восседать на своих адских жеребцах, пропуская мимо ушей звон оружия и всякие крики, доносившиеся из дома. Их предназначением было до поры никого не выпускать и никого не впускать в этот дом, что был отмечен среди прочих милостью магрибского эмира.
Утихомирив своих противников, я бросился на лестницу, однако братец, ужаснувшись участи своей сестренки, нашел в себе силы и с боевым кличем «Зарежу свинью!» кинулся за мной вдогонку, прихватив с пола обломок своего меча. На верхней площадке лестницы между нами состоялся поединок, в итоге которого я получил почти смертельное ранение в левый мизинец, а мой враг, пропустив удар рукояткой кинжала в лоб, кувырком покатился вниз, по счастью, не переломав по дороге ни своих костей, ни балясин, поддерживавших перила.
Еще одну рану, самую опасную, я получил там, где менее всего ожидал получить.
Без труда отыскав комнату мошенницы, я толкнулся в дверь, но та оказалась заперта. Недолго думая, я отступил на шаг и, подпрыгнув, ударил в дверь обеими ногами, так что «бедняжка» сразу сорвалась и с петель, и с железного крючка. Без всякой опаски я вступил в комнату, как вступал в Индию Александр- Завоеватель, и в первый миг не придал значения слабому шороху, донесшемуся откуда-то сбоку. Что тут могло случиться, если великая армия была уже повержена и осталась лежать на поле брани?
Но не тут-то было! Чутье злодея-ассасина спасло громовержца Александра. Я невольно дернулся в сторону, и лезвие венецианской
Признаюсь, этот удар, нацеленный в спину, и боль в плече разъярили меня и пробудили во мне самые низменные страсти. Сразу приняв Фьямметту не только за мошенницу и воровку, но и за девицу легкого повеления, я вознамерился довершить свою месть последней победой, то есть самым наглым насилием.
Но едва я приблизился к ней на один шаг, как у нее в руке появилась длинная и острая шпилька, конец которой она немедля приставила к своей прелестной шее, как раз в то самое место, где бьется одна из
