Игнатьевич, напротив, довольно часто скрещивал с Жоржем клинок красноречия, познаний и логики, однако делал он это исключительно ради развития Аполлона, который, как правило, полемикам был свидетелем...
В комнатке, где Жорж жил, гувернер устроил себе настоящий кабинет и ставил там таинственные опыты. В кабинете были во множестве пробирки, колбочки, амфорки с химическими веществами, тигельки и старые книги. Жорж, человек образованный и современный, большой почитатель идей Канта, занимался... алхимией и, безусловно, верил в возможность получения философского камня — могущего излечить от любой болезни. По всей вероятности, философский камень — было последнее средство, на какое еще мог рассчитывать Жорж Дидье в своей давней борьбе с недугом. Падучая просто изматывала гувернера, приступы повторялись один-два раза в месяц, и Жоржу казалось, что самочувствие его становится все хуже. А опыты по изучению природы вещей, таинств превращения материи, как и во всех случаях со средневековыми учеными, не приводили к мало-мальски ощутимым успехам; философский камень, мифическая панацея, оставался только призрачной мечтой... В конце концов Жорж списался с известным доктором Мюнихом из Лейпцига и уехал лечиться. Все свои пробирки, амфорки и тигельки, а также некоторые книги гувернер оставил в усадьбе. Данила Игнатьевич не выбросил все это наследство только потому, что полагал: Дидье за своими вещами вернется. Но гувернер-француз не возвращался. Либо под присмотром доктора Мюниха он излечился совершенно, и необходимость в философском камне отпала, либо — наоборот... впрочем, в этом случае необходимость в философском камне тоже отпадает...
Если Данила Игнатьевич не ценил вещей, оставшихся после «малохольного» гувернера, то юный Аполлон напротив — почитал их за великое богатство. Лабораторную посуду, все эти склянки, сияющие чистотой, мальчик перебирал с любовью; старые ветхие книги перелистывал с трепетом; закрывая глаза, вдыхал волнующий запах пожелтевших, с истрепанными уголками страниц. И даже сам пробовал тайком ставить кое-какие опыты. Как выяснилось по прошествии времени, Аполлон очень был привязан к болезненному Жоржу и скучал по нему; гувернеру удалось заложить в мальчика бесценное зерно — тягу к науке, к искусствам, к знанию.
Больше матушка не выписывала для младшего сына учителей и воспитателей, посчитав, что полученного уже образования Аполлону вполне достаточно. Женщина она была по-своему мудрая, звезд с небес не хватала. И не оспаривала истину: от многого ума многие печали...
Однако Аполлону уже и не требовались учителя, поскольку в него было заложено зерно. Он учился сам и в постижении некоторых наук довольно преуспел. Легче других ему давались история, философия и языки.
Кроме опытов на ниве алхимии, Аполлон обращался к опытам литературным. И обнаружил явно блистательное перо. По молодости лет, по неискушенности разума Аполлон еще не видел этой блистательности собственного пера. Но ее сразу подметил господин Кучинский — владелец соседнего имения, отец двух дочерей. И указал Аполлону на несомненное его дарование, которое посоветовал развивать и, естественно, попутно набираться жизненного опыта, — поскольку литературное дарование (как и любое дарование) без жизненного опыта мало что значит.
Как раз в это время над отечеством сгустились тучи — «большая армия» Наполеона перешла Неман. В Петербурге, в Москве и в других крупных городах России пролилось море патриотизма; но когда маршалы Бонапарта стали одну за другой подминать под себя российские губернии, патриотизм сменился едва ли не паникой. Дворяне Петербурга и окрестностей спешно засобирались куда-нибудь в глушь: под Архангельск или за Волгу... К счастью, французский император избрал для своей армии направление на Москву, и петербуржцы, к коим относили себя также и Романовы, успокоились.
Понятное дело, когда отец твой уходит в ополчение (на семейном совете решили Аркадия оставить дома — как опору на время отсутствия отца), а вся страна только и живет, что вестями с театра военных действий, двенадцатилетнему мальчику не до литературных опытов и не до совершенствования философских знаний. Учебу Аполлон забросил...
Пришла зима. Голодные замерзающие войска Бонапарта откатились на запад. Приказчик Трифон привез на крестьянских дровнях больного Данилу Игнатьевича. Аполлон помнил, как в этот морозный день отвратительно, вызывающе каркали вороны... Теперь в доме только и забот было, как выходить отца. Но Данила Игнатьевич не на много пережил славного главнокомандующего князя Кутузова. А вслед за отцом скончалась и мать.
Несколько лет юный Аполлон Данилович находился как бы на попечении графа Кучинского — того самого, из соседнего поместья. Но от Карпа Коробейникова, управляющего, принимал отчеты сам и спрашивал с него довольно строго...
Брат Аркадий в дела поместья не вникал — они его раздражали; он вел совершенно уединенный образ жизни, занятый лишь собственным несчастьем; единственное, что отвлекало его от мучительных переживаний по поводу своего положения, зависимого даже от слуг, подносящих судно, — это чтение; брат читал в основном французские романы, рассчитанные на самую незатейливую публику и не требующие напряженной деятельности ума.
Горе блекнет быстрее, когда ты еще в нежном возрасте, когда рядом случаются люди, готовые отнестись к тебе как к сыну... У Кучинских была обширная библиотека, и граф всячески поощрял самостоятельные занятия Аполлона в этой библиотеке; в отличие от брата Аполлон уделял внимание книгам серьезным, — которых какая-нибудь малограмотная кухарка бежит, как бес ладана; дочкам своим граф ставил Аполлона в пример. Быть может, старый Кучинский видел в Аполлоне будущего зятя: у мальчишки триста душ (старшего брата, калеку Аркадия, граф уже в расчет не брал) да у Кучинских столько же; можно удачную составить партию; и потому был с Аполлоном неизменно предупредителен и ласков, а может, человек совестливый, милосердный, жалел сироту...
Дочкам графа Аполлон нравился; они — примерно его ровесницы — постреливали в него глазками. Девочки во все времена так: уже подумывают о женихах, в то время как сверстники их еще балуются с котятами и щенками... Но даже когда Аполлон из мальчишки превратился в юношу, он не очень-то много внимания уделял сестрам Кучинским, девицам на выданье, выгодным невестам. Он не видел в юных соседках совершенства, а видел в них не более чем занимательных, не лишенных некоторого очарования собеседниц, подружек по детским играм.
В наследство родители оставили Аркадию и Аполлону достаточно много: одноэтажный крепкий деревянный дом (на дюжину комнат вокруг трех печей) с деревянными же дорическими колоннами, обмазанными гипсом, и открытой террасой с балюстрадной и несколько деревень. При всем желании, однако, ни Аркадий, ни Аполлон не могли бы назвать себя богатыми дворянами; конечно, им не приходилось носить сюртук с прохудившимися локтями и отказывать себе в ежедневном кофе, но и собственного дома в Петербурге или в Москве братья Романовы не имели и с тамошними богатеями сравниться не могли. Впрочем к богатствам никто из предков их особенно и не стремился, некоторые даже предпочитали вести образ жизни почти аскетический — к последним относился, кстати, и Аполлон. Старший брат, прикованный к креслу, не прочь был покушать вкусно (какие еще удовольствия у человека, пребывающего год за годом без движений!). А вот Аполлону не много было нужно. На завтрак он довольствовался краюхой хлеба и чашкой молока, на обед ему хватало пойманной Трифоном рыбы, а ужин он с легким сердцем отдал бы врагу, кабы тот у него был. Многочисленной челяди в доме никогда не держали. Трифон, Карп и старая кухарка — вот вся челядь последних лет в доме господ Романовых.
Несколько возмужав, прочитав все книги, какие остались после родителей и какие можно было найти в усадьбе Кучинских, обойдя все соседние поместья и перезнакомившись со всеми людьми — барами и их крестьянами, и познав их, — Аполлон почувствовал, что ему стало тесно в родных местах: будто сидел он в колодце и оттуда из душной глубины смотрел на необъятное небо. Им овладела тяга посмотреть мир; разум его требовал простора и впечатлений более сильных, нежели он испытывал до сих пор, проводя досуг с раскрытой книгой на коленях. Разум его стал как будто голоден.
И Аполлон, сделав распоряжения насчет брата Карпу и Трифону, пошел... Именно пошел, как ходили крестьяне на заработки в Петербург (весной со всех губерний они тянулись в столицу, где нанимались на стройки и сезонные работы, а осенью возвращались к себе в деревни). Ходил Аполлон несколько лет: начал с Новгорода, потом поднялся до Архангельска, до Белого моря, переправился с монахами на лодке в Соловецкий монастырь, поклонился святым камням; зиму провел на одном из островов в ските отца Ксенофонта — было у Аполлона о чем спросить у этого просвещенного человека (Аполлон спросил, что
