которой уже заливает ноздри, а под ногами по-прежнему бездна, я все-таки пытаюсь плыть в сторону берега, где так соблазнительно и привычно зеленеет трава и шелестят деревья, и под ногами нет никакой бездны, только твердая, привычная, теплая и сухая земля!.. Я знаю, что не доплыву, я уже почти утонула, но фыркаю и мотаю головой в надежде, что мне удастся продержаться на плаву еще немного. Я хватаюсь за любую возможность, за любого человека, которому вдруг оказываюсь нужна, потому что жить бесполезной не умею, начинаю тонуть. А тебе я больше не нужна. И никому не нужна. Даже писать я не могу, и вскоре стану не нужна издательству тоже.
Конечно, я ни при чем!.. С тех пор, как ты уехал, я все время – ни при чем. А ты уехал, ушел за турникеты, помахал мне рукой и больше никогда не вернешься.
– Ты можешь подождать меня в машине, – вместо всего этого сказала Маня Поливанова. – Но было бы лучше, если б ты тоже с кем-нибудь поговорил!.. Ты это умеешь, и уж точно лучше, чем я! Володьку жалко, понимаешь?
На территорию поселка они въехали без всяких проблем. Поливанову, писательницу Покровскую, знали в лицо и пропустили беспрепятственно. Охранники – их было много – высыпали из своей будки на мартовский снег и смотрели на Манину машину с неистовым первобытным любопытством.
– Черт бы вас всех… – пробормотал Алекс.
– Ты что-то стал то и дела всуе поминать нечистого.
Как она его раздражала, знал бы кто!.. Как раздражала, как притягивала, как заставляла думать только об одном – о неистовой ночи с ней, ведь были у них такие ночи!.. О том, что ему больше никто не нужен и ничто не нужно, и все его попытки освободиться – лепет малоумного мальчугана, которого пугают волком, а он повторяет одно и то же: «Я не боюсь, я не боюсь!»…
…Я боюсь. Еще как боюсь!.. Потому и хочу свободы. Я не знаю, что именно стану с ней делать, с этой свободой, но страх сильнее меня. Я боюсь Мани. Я боюсь зависимости. Я слишком долго и слишком безнадежно зависел от всего и от всех.
– Как ты думаешь, тут налево или направо?
– А?..
– Направо или налево?..
Маня притормозила на некой площадке, видимо, в центре поселка, и теперь оглядывалась по сторонам, не понимала, куда ехать. Здесь был фонтан, вполне барский, усадебный, в духе Абрама Петровича Ганнибала, любителя парковых забав. В центре фонтана, облицованная, словно слюдой, монолитным слипшимся весенним снегом, красовалась статуя, то ли Самсон со львом, то ли девушка с кувшином, то ли Нептун с наядами и тритонами, из-за облицовки не разобрать. Солнце шпарило вовсю, и со статуи весело капало. Еще стояли скамьи, кое-как расчищенные, и чугунные фонари, по пояс утонувшие в мартовских сугробах.
В некотором отдалении несколько нянек трясли коляски с младенцами, шикали, нагибались, пытались укачать. Отдельные счастливицы, которым это удавалось, переставали трясти, откатывали коляски под липы и там конспиративно курили в рукав, как снайперы на фронте, чтоб не засекли хозяева, стрекотали вполголоса и перепрыгивали с ноги на ногу – грелись.
– Как можно здесь жить, а?! Это же общежитие! Смотри, все дома окнами друг на друга, все на одном пятачке толкутся, будто в коридоре! Ну, хорошо, хорошо, не в коридоре, в аллее!.. Какая разница? Общежитие и есть общежитие!..
Алексу стало смешно.
– Это не общежитие, а элитный поселок, – объяснил он нравоучительным тоном. – За домик в таком поселке во Франции можно купить десять квартир. Ну, ладно, пять!.. Пять квартир и еще виноградник в Провансе.
– Точно! – подхватила Маня, как в прежние, прекрасные времена, когда он еще не думал освободиться от нее и им казалось совершенно естественным во всем друг с другом соглашаться. – Но здесь-то круто, ты ж понимаешь, а во Франции кому ты нужен?.. Никому. А здесь все видят, в какой коляске младенец спит, в каких сапогах сама пришла, во сколько сам приехал, – красотища!.. И главное, все как дома! Ну, как у них там, откуда они приехали, в Малых Козлищах!
– А как у них в Малых Козлищах?
– А там все друг друга знают. И здесь все друг друга знают!.. И в лицо, и по именам, по домработницам и по машинам! И когнитивный диссонанс никогда не проникнет за ворота этого прекрасного места.
Алекс подумал немного.
– Что еще за когнитивный диссонанс?
– Понятия не имею. Это Пелевин написал.
Алекс – как писатель! – моментально пожалел о том, что написал не он.
– А здесь есть названия улиц?
Маня фыркнула:
– Обижаешь! Конечно, есть! Нам нужна Сосновая, дом пять.
– Смотри, вон Сосновая.
Затейливый чугунный указатель с готическими буквами указывал налево. Маня тронулась с места и осторожно повернула. Все няньки, словно по команде, перестали трясти коляски, вытянули шеи и проводили их глазами.
У дома номер пять стояло множество машин, самых разных, от розовой разухабистой «пятерки» «Жигули» до «БМВ» последней модели.
– Господи, – пробормотала писательница Поливанова, разглядывая авто, – что ж теперь делать- то?..
Алекс нацепил очки, помедлил и сказал:
– Я рад тебя видеть, Маня.
Вышел из машины и пошел по расчищенной плиточной дорожке к стеклянному дому.
Маня еще посидела немного, потом пробормотала себе под нос:
– Пошел ты к чертовой матери, – и тоже выбралась на улицу.
Было ветрено и солнечно, снег, плотный, как застывший бетон, лежал по обе стороны дорожки неровными слоистыми холмами, а под ним журчало и плескалось, как будто холмы таяли изнутри.
Алекс уже вошел в дом, а Маня какое-то время постояла на дорожке, пытаясь определить, где здесь камеры, и так и не определила.
Дом был из стекла. Кажется, даже крыша у него стеклянная, по крайней мере, на солнце она сверкала так, что больно было смотреть.
Как это Сергея Балашова угораздило построить себе стеклянный дом? Словно в сказке при лисичку и зайчика. Была у зайчика избушка лубяная, а у лисички ледяная!.. Или там как-то по-другому?..
Она толкнула стеклянный тонированный монолитный блок, решив, что вход должен быть где-то здесь. Блок беззвучно отворился, и Маня ткнулась носом в спину Алексу так, что он выронил очки.
– Елкин корень!
Он нагнулся и поднял.
– Тише. Не шуми.
Прямо перед ними, видимо, отделяя так называемую прихожую от так называемой жилой зоны, было воздвигнуто круглое зеркало, раза в полтора выше человеческого роста. Они в нем отражались – раскрасневшаяся Маня и бледный Алекс.
– Святые угодники!
Она обошла Алекса и уставилась в зеркало.
– Смотри, там двух каких-то крокодилов показывают!
Произошло движение, что-то мелькнуло справа от колоссального сооружения, и возник человек. Сразу было не понятно, то ли настоящий, то ли отраженный. Маня посмотрела в зеркало – человека в нем не было. Значит, настоящий.
– Вы х кому? Нихто не принимаит!
– Здравствуйте, – с ходу затараторила Маня, – меня зовут Марина Покровская, я дружила с Сережей, и мы с ним собирались сегодня встретиться…
