голову на лапы и замурлыкала…
Орлы
© Перевод Т. Поповой
Лет пятьдесят — шестьдесят назад гнездо их пряталось в скалах, по ту сторону ущелья, в котором теперь проходит железная дорога. Они жили там долгие годы, не тревожимые никем. С высоты смотрели они на стада диких коз, спускавшихся на водопой к маленькому синему озеру, на куропаток, пугливых серн и неуклюжих бурых медведей, чьи берлоги поросли плющом и дикой геранью.
Никто не мог бы сказать что-либо определенное об их прошлом, ибо прошлое это охватывало огромный период — полтора века. Никто не знал, где они появились на свет, где впервые встретились и какими событиями была наполнена их долгая жизнь. В те времена по ущелью редко проходили люди — разбойники или пастухи, которых тут же поглощали в свои темные дебри вековые леса. А когда гудок первого паровоза огласил узкое ущелье и топор оголил оба его склона, орлы покинули это место навсегда.
Они поселились в горах на высочайшей, недоступной скале, похожей на огромный желтый зуб, торчащий среди стремнин и обрывов, по которым утром и вечером ползли туманы. Гонимые ветром облака задевали верхушку скалы, и, глядя на них, казалось, будто не облака движутся, а сама скала бежит куда-то назад вместе с горами и всей землей.
Солнце и дождь разрушали и все больше заостряли известковый утес, а подземные воды много веков тому назад пробили внутри него настоящую пещеру. Эта пещера и стала для орлов гнездом.
Несколько жердей, облепленных пометом и ржавых от крови, защищало орлят, не давая им сорваться в пропасть. Шкурки небольших зверюшек и перья глухарей выстилали изнутри их простое и суровое убежище.
Вечером, когда они возвращались на ночлег, на скалистой вершине было еще светло. Здесь солнечные лучи появлялись раньше и угасали позже, чем где-либо. Солнечный свет медленно полз вверх по известковой скале, бледно-розовый, нежный, и незаметно догорал. В эти часы вечные снега на вершинах гор искрились и сверкали, рубиново-красные и девственно-чистые, а внизу, в ущельях, словно стада, собирались туманы и серели старые сосны. Холодное и неподвижное молчание гор становилось еще тяжелее и напряженнее, как будто сами они замирали в ожидании чего-то великого и важного. И только однообразный рев потоков слышался теперь сильнее, как единственный голос, напоминавший о неизменной и вечной сущности жизни.
Орлы возвращались порознь.
Сначала над гребнем соседнего хребта показывалась орлица. Она спускалась и начинала кружиться над скалой, словно опутывая ее невидимыми нитями. В эти минуты были отчетливо видны ее широкие растрепанные крылья, короткое, почти квадратное туловище и даже голова, которой она поводила из стороны в сторону.
Несколько позже, с запада, окровавленного закатным солнцем, появлялся и орел, будто черная точка, которая росла с ужасающей быстротой. Через какое-то мгновение он уже парил над скалой, возле которой все еще кружила орлица. Птицы опускались торжественно и медленно, похожие на две темные, зловещие тени.
А потом они сидели, неподвижные и строгие, пристально глядя вперед за линию горизонта, словно каждая из них снова видела бескрайние равнины, над которыми летала целый день, реки, дороги и города, откуда доносился до них шум какой-то иной, незнакомой жизни.
Иногда орлица, которая была крупнее орла, пододвигалась к нему тяжелыми большими скачками, настороженно приподняв крылья и вытянув шею, и пристально всматривалась в его глаза, будто желая что-то ему сообщить. Дикий ее взгляд горел свирепо и гордо, а напряженность позы напоминала позу убийцы, крадущегося к жертве.
Потом они поудобней устраивались на скале и засыпали.
Случалось, что среди ночи в горах разражалась буря, хлестал дождь или мокрый снег покрывал все вокруг. Но и тогда орлы невозмутимо оставались на месте, бесчувственные к стихии.
На следующий день они пробуждались на ранней заре, когда долины были еще полны мрака, отряхивались и улетали на поиски пищи.
Орлица направлялась к равнине, на восток. Орел предпочитал холмистую возвышенность на юге. У каждого была своя область промысла, и ни один не рассчитывал на другого в поисках добычи. Только когда им случалось напасть на стадо диких коз, карабкавшихся по каменистому склону вблизи какой-нибудь пропасти, — тогда уж они действовали сообща. С шумом налетали они на свою жертву и били ее крыльями до тех пор, пока ошеломленное животное не срывалось в ущелье. Тогда они с громкими торжествующими криками набрасывались на его размозженное тело.
Иногда они подстерегали зайца или глухаря, вышедших на открытое место. Птицы часами терпеливо кружились над своей добычей, выжидая удобный для нападения момент. А если в горах им не удавалось ничем поживиться, улетали к равнине на поиски падали.
Их обоняние улавливало запах трупа на расстоянии многих километров. Восходящие воздушные течения помогали им подняться ввысь. Они служили для них небесными дорогами. Орлиный взор окидывал огромное пространство, никакая мелочь на земле не могла от него укрыться. С высоты они каждый день видели синюю кромку моря, обширные равнины с городами и селами, над которыми они нередко кружили, привлеченные видом домашней птицы во дворах. Им была знакома каждая ложбинка, каждый холмик и каждая речушка, потому что уже два века они летали над этой землей. Перемен, которые происходили в это время внизу, орлы не замечали, ибо совершались они постепенно и медленно. Села, как, впрочем, и города, стали больше, леса, наоборот, редели, реки сужали свои русла, а дороги умножали белые свои ниточки. Шум, долетающий с земли, становился все громче и неумолчнее. И вместе с этими переменами орлам все трудней было разыскивать себе пищу: дичь исчезала, а трупы умерших животных встречались редко.
Птицы вынуждены были улетать далеко, к берегам моря или на север, к Балканам. Там перемены ощущались не так сильно.
Очень часто по целым дням им не удавалось найти пищи, но это их не смущало. Орлы были так живучи, что голод их не истощал. Он делал их лишь более свирепыми и дерзкими.
За свою многолетнюю жизнь они помнили не одну войну, не одно бедствие и мор. Чутье ко всякому несчастью, надвигавшемуся на землю, обострилось у них в течение этих двух веков. Они научились понимать, что означают далекие раскаты орудий, которые долетали до их слуха как радостный предвестник, обещающий богатую поживу. Пожарища и запах дыма влекли их на поля сражений. Они следили сверху за колоннами людей, обозами и беженцами, слушали рев скота и шум боев, уверенные, что на этот раз им надолго хватит пищи. Тогда они покидали горы и временно переселялись туда, где кипела война. Человеческое мясо было не менее вкусно, чем мясо животных. Свою добычу они делили с воронами и другими стервятниками. И после, когда война кончалась, они еще долго кружили над этими местами.
Они были свидетелями нашествий чумы, опустошавшей села, не оставлявшей на дорогах ни живой души; они помнили страшную тишину, которая ложилась на землю в те далекие времена, когда поля стояли невспаханными и хлеба гнили на корню. Тогда они собирались в стаи и спокойно и гордо, как истинные хозяева, высоко вились над умолкнувшими поселениями.
В те давние дни возле голых холмов какого-нибудь истерзанного и бедного городка с торчащими, как очинённые карандаши, минаретами и с разрушенными старыми башнями люди оставляли им по воскресеньям пищу, так как почитали их и восхищались их силой и неуязвимостью. Тогда в горах часто случались схватки, нападения и убийства и всегда можно было отыскать труп разбойника или несчастной жертвы, зарезанной у дороги.
Однажды возле одного из таких трупов орел нашел сафьяновый кошель, набитый деньгами. Кошель был залит кровью, и орел принял его за кусок мяса. Он унес его в гнездо и бросил орлятам. Кошель так и лежал там, пока кожа не сгнила и не разорвалась. Монеты рассыпались и навсегда остались скрытыми от алчных людских глаз.
