Беременная вдова

— Ты достопримечательности любишь осматривать?

— Я что угодно люблю.

— Что, прямо с ума сходишь?

Ему уже казалось, что он попал в какое-то кино — возможно, непристойный триллер, — в котором каждая реплика межполового диалога представляет собой невыносимо похабный каламбур. Они продолжали подниматься. На этот раз он попытался подыскать какую-нибудь односмысленность.

— Относительно. Мне столько всего прочесть надо, — сказал он. — Наверстываю. «Кларисса». «Том Джонс».

— Бедняга.

Отметим, что нижнее белье под юбкой у Шехерезады было повседневным, светло-коричневого цвета (довольно-таки похожим на трусы, которые обычно носила Лили — до того). В противовес этому каемка, расслабившись, пренебрегала правой ягодицей, выдавая на обозрение ломтик белизны в хитросплетении бронзовой круговерти.

— Идут разговоры о Пассо-дель-дьяволо, — сказала она.

— Что это такое?

— Перевал дьявола. Настоящий серпантин, очень страшный. Так мне сказали. Ну вот. Значит, вы с ней — в этой башенке. А я — в той башенке. — Она показала рукой на коридор. — А ванная у нас общая, посередине. Это и есть та самая несносная вещь.

— Почему несносная?

— Лили отказывается пользоваться со мной одной ванной. Мы пробовали. Просто от меня слишком много беспорядка. Поэтому ей придется идти вниз и на полдороге сворачивать направо. Но тебе это делать вовсе не обязательно. Если только ты тоже не помешан на порядке.

— Я не помешан на порядке.

— Смотри.

Ванная с окошком в потолке была длинная, узкая, в форме буквы L, у левого поворота в ней председательствовали начищенная до блеска вешалка для полотенец и два зеркала во всю стену. Они двинулись дальше. Шехерезада сказала:

— Будем вместе пользоваться. Значит, процедура такая. Когда заходишь из своей комнаты, запираешь дверь в мою комнату. А когда выходишь, отпираешь. И я делаю то же самое… Я вот здесь. Господи, ну и неряха же я.

Он окинул все это взглядом: белая ночнушка поперек разметанной постели, горы туфель, пара накрахмаленных джинсов, из которых выпрыгнули, смяв их, — нараспашку, но все еще коленопреклоненные и все еще сохранявшие очертания ее талии и бедер.

— Вот что меня всегда поражает, — сказал он. — Туфли девушек. Девушки и туфли. Так много. Лили целый чемодан привезла. Почему девушки так относятся к туфлям?

— Н-ну, наверное, дело в том, что ступни — единственная часть твоего тела, которая никак не может хорошо выглядеть.

— Думаешь, в этом дело?

Они опустили глаза на простодушных обитательниц Шехерезадиных шлепанцев: кривая подъема, заметное напряжение связок, десять мазков малинового пяти разных размеров. Его всегда умиляло, что девушки тратят силы на эту точку на внешнем пальце. Мизинчик — что твой последыш в опоросе. Но пренебрегать им явно было нельзя — каждому поросенку требовался свой красный берет. Он сказал:

— У тебя ноги красивые.

— Ничего. — По десяти пальцам пробежала смущенная волна. — Ноги как ноги. Ноги — какая глупая с виду штука.

— Пожалуй. Некоторые утверждают, что все это весьма сложно. Девушки и ноги. Можно? — Он поднял левостороннюю представительницу пары туфель, которые, как ему было известно, квалифицировали как лодочки. — Разве можно представить себе что-либо, менее похожее на ногу, чем это? — Он имел в виду степень стилизации или исхищренности. — С такой дугой, с таким каблуком.

— М-м. Ступни. Подумать только, ведь кое для кого ступни — это фетиш.

— Представь, как много это говорит о человеке.

— Ужас. Запросто можно забыть отпереть, — продолжала она, когда они возвращались через ванную, уже исполненную значения. — Это постоянно со всеми происходит. Тут даже колокольчик есть — видишь? Если меня запирают, я звоню. — Она позвонила: тихое, но решительное мурлыканье. — У тебя тоже есть такой. Я всегда забываю. Такая уж я несносная.

Шехерезада устремила взгляд в его сторону со своей особой прямотой: золотые глаза идеалистки, очень ровные брови. Когда этот взор упал на Кита, у него появилось ощущение, будто она уже разобралась во всем, что его касалось: рождение, среда, внешность, даже достоинство. Важен (подумал он безо всякой связи с предыдущим) еще и тот факт, что она называет свою мать мамой, а не мамочкой (подобно всем остальным представительницам ее класса). В этом Киту виделась ее душа — поборница равноправия в главном. Но самым странным в Шехерезаде была ее улыбка, которая не была улыбкой красивой девушки. В слегка подернутых морщинками веках было слишком много от тайного сговора — сговора, связанного с человеческой комедией. Улыбка красивой девушки была улыбкой изолированной. Не дошло еще, — говорила Лили. — Она не понимает. Неужели это правда? Кит обратился к Шехерезаде:

— Я могу снести многое. Несносных вещей не бывает. Если правильно на них смотреть.

— А, знаю я эту философию. Если вещь несносная, значит, она интересна своей несносностью.

— Верно. Быть несносным интересно.

— Причем интересно то, что несносных вещей не бывает.

Эти юные — просто прелесть, не правда ли? Два года сидели по ночам до рассвета, пили вместе растворимый кофе, а теперь у них есть мнения, и они их высказывают.

— И все-таки, — сказала она, — повторение — вещь несносная. Что, скажешь, нет? Как эта погода. Не повезло — извини.

— Зачем же извиняться за погоду.

— Ну, ведь хочется купаться и загорать. А тут дождь. И почти что холодно… Но зато хоть потеешь.

— Зато хоть потеешь. Спасибо, что пригласила меня. Здесь просто сказка. Я в восторге.

Кит, разумеется, знал, что психологический смысл понятия «ступни» сам по себе был двойственным. Эти грубые копыта постоянно напоминали о твоей животной природе, твоем непрощенном, не-ангельском статусе человека. Еще они выполняли черную работу — связывали тебя с твердой почвой.

* * *

Итак, вот он — замок, зубчатые стены воздеты на плечи четырех толстобоких гигантов, четыре башни, четыре террасы, круглая бальная зала (с опоясывающей ее лестницей), пятиугольная библиотека под куполом, салон с шестью оконными проемами, баронской роскоши банкетный зал, находящийся на противоположном от громадной, размером с сарай, кухни в конце неправдоподобно и непрактично длинного коридора, множество передних, уходящих, словно зеркала друг напротив дружки, в повторяющуюся бесконечность. Наверху были апартаменты (где Уна проводила почти все время); внизу — подземельное помещение, наполовину погрузившееся в почву фундамента и испускающее тончайшую дымку, запахом напоминавшую Киту холодный пот.

— То, как она, Шехерезада, к тебе относится, можно передать одним старым словом, — сказал он Лили в пятиугольной библиотеке. Он стоял на лестнице, почти вровень с куполом. — Можно подумать, что оно означает обычное покровительство. Но это — выражение похвалы. И скромной благодарности. Снисхождение. — Condescension — от эккл. лат., от «con-», «вместе» +«descendere», «сходить» (важной частью тут было «вместе»). — Она же леди и все такое.

— Она не леди. Она из почетных. Ее папа был виконт. Ты хочешь сказать, она относится к тебе, — добавила Лили, — прямо-таки как будто ты не болван.