забита провожающими и любопытными. Некоторые махали руками, другие смеялись. Глядя на площадь из окна лавки, Манол думал, что в Тырново поедет очень много народу, а тут оказалось, что собралось всего человек сто — сто пятьдесят. «Хорошо, что я не взял коляску», — подумал он, придерживая коня, которого раздражали проезжающие мимо него телеги.
Если раньше у Манола только возникали сомнения насчет успеха съезда, то теперь эти сомнения превратились в уверенность. Еще позавчера, согласившись войти в список едущих в Тырново, Манол решил использовать поездку, чтобы встретиться там с некими братьями Гайдовыми. У братьев была паровая мельница, и Манол хотел узнать у них кое-что относительно машин и, главное, посмотреть, как эта мельница выглядит. Съезду он не придавал особого значения. Удастся он — Манол примет в нем участие, нет — займется своими делами. Пусть все вокруг думают, что он едет на съезд, никто не станет утверждать, что он отказался принять участие в борьбе с дружбашами. И если даже в
«Ну и шваль же собралась», — подумал он, оглядывая проезжающих мимо, и вся эта суета показалась ему смешной. По выезде из города повозки поехали медленней, и Манол начал их догонять. Зрелище, которое открылось его глазам, было отнюдь не внушительным. По горнооряховскому шоссе тянулась окутанная пылью вереница телег и повозок — около пятидесяти — с двумя пролетками впереди. В мягком свете сентябрьского дня уныло звучало нестройное пение, знамена обвисли, люди ехали без всякого воодушевления. Окрестные холмы, такие знакомые и близкие, казалось, оцепенели от удивления, взирая на этот необычный караван.
На повороте пыль отнесло в сторону и Манол поравнялся с последней повозкой. В ней сидели трое: крупный мужчина с рябым лицом, куривший сигарету, какой-то интеллигентного вида человек лет тридцати в канотье и пожилой медник, правивший лошадьми. Первый был когда-то секретарем в околийском управлении. Звали его Топалов.
— Ну, как тебе все это нравится, бай Манол? — подал он голос. — Не понаставят ли нам синяков да шишек, а? Говорят, на съезде без крови не обойдется.
— Видела бабка сон, да молчит о нем, — ответил Манол.
— Так-то оно так, но если из каждого города приедет столько же, дружбаши нас в ложке воды утопят. Говорят, в Тырнове оранжевой гвардии тысяч десять собралось…
Манол засмеялся.
— Остается только, чтобы нам намяли бока. Вот когда коммунисты поиздеваются над нами! Слышали, как они насмехались? Один мне говорит: «Когда две собаки дерутся из-за кости, она достается третьей». Мы вот будем драться с дружбашами, а они власть захватят.
— Когда рак свистнет! — отозвался медник.
— А ты это ловко придумал — верхом… На коне и удрать легче, — сказал молодой.
Манол сделал вид, что не слышал насмешки.
— Эй, погоди, что это там кричит бай Гуцов? — обратился Топалов к меднику. — Видишь, панамой машет.
— Петь велит. Кошка подыхает, а все о мышах думает.
— Черт тебя побери, чего деморализацию разводишь! Хватит языком трепать! — разозлился Топалов.
Стоя в пролетке, Куцов действительно размахивал шляпой. В ближайшей повозке запели песню Миларова «В ясном свете месяца блестит солдатский штык».[97]
Манол понял, что на крутом подъеме он может всех обогнать, и пришпорил коня. Тяжелый наган, взятый им на всякий случай, запрыгал на боку под старым пиджаком. Конь охотно прибавил шагу. Манол махал рукой, приветствуя знакомых. Никола Хаджидраганов что-то крикнул ему вслед. Манол увидел, как сияет чорбаджийский сынок — роль политического вождя ему определенно нравилась. «Балда!» — с презрением подумал Манол, торопясь преодолеть подъем. Он решил оставить всех позади. Если его будут догонять, он свернет на мельницу, лишь бы не въезжать в Миндю вместе со всеми.
Расчет Манола оправдался. После крутого поворота повозки отстали. Манол проскакал мимо мельницы и оказался намного впереди всех. Теперь можно было не бояться, что его догонят. Около половины шестого он был уже в селе. На площади перед корчмой и общиной толпились крестьяне.
«Выпью стакан лимонада и, может, разузнаю, что делаете я в Тырнове», — решил Манол и подъехал к корчме. Крестьяне молча смотрели на нега Манол поздоровался. Никто не ответил. Все с мрачным видом разглядывали его, однако посторонились и пропустили к дверям.
— Джупун, ты куда? Уж не с блокарями ли в Тырново? — спросил пожилой крестьянин, подавая ему руку.
— Еду на виноградник. А что там, в Тырново?
— Завтра узнаем. Ты, значит, не с ними?
— Видишь — еду по своим делам.
— Кто тебя знает, ты ведь тоже из шкуродеров. Все вы, городские, одним миром мазаны.
— Советую тебе туда не ездить, — сказал корчмарь.
— У меня в Тырнове товар, надо бы забрать.
— Тут весь мир наизнанку выворачивается, а ты — товар… Подожди, пока кончится съезд, — сказал корчмарь, торопясь наполнить вином кувшин и успокаивая крестьян, нетерпеливо стучавших по столам. Мальчишка-прислужник беспрерывно сновал взад-вперед. Корчма была полна.
— Царвул их кормит, а они против царвула голос подымают) — кричал какой-то крестьянин, вызывающе поглядывая на Манола.
Манол с видом человека, целиком поглощенного собственными делами, притворился, что ничего не слышит. Выпив лимонаду, он расплатился и поспешил уйти до того, как повозки с блокарями въедут в село.
Виноградники были недалеко, и полчаса спустя он уже ехал по пыльному проселку мимо первых сторожек. Вокруг не было ни души. «Не хватает только, чтобы батрак смылся куда-нибудь», — подумал Манол. Этот батрак постоянно жил на винограднике и совсем одичал. Сирота, он работал у Джупуновых за одни харчи. Умел варить отличную ракию из виноградных выжимок и хорошо смотрел за виноградником, но в последнее время что — то озлобился, особенно с тех пор, как Костадин побил его за кражу, совершенную им у соседей. Манол вез батраку еду, бутылку рак ни, табак и старый пиджак, чтобы задобрить его и заставить позабыть побои.
Достигнув середины холма, где были самые хорошие виноградники, он услышал оживленный говор со стороны домика Абрашевых и понял, что главные блокари, уехавшие из города, находятся там.
Манол свернул на пустырь, поросший бурьяном и подорожником, и подъехал прямо к своему домику.
Это было старое строение с большим навесом, двумя комнатами и просторным погребом. Дверь была открыта. Под стрехой жужжали осы.
Манол осадил коня и крикнул. Никто не отозвался. Он вошел в дом. Грязная постель батрака стояла неубранной, черга, которой тот укрывался, скомкана. На подоконнике валялись корки заплесневевшего хлеба, банка из-под ваксы, пустые пакеты от табака, свечные огарки, обгоревшие спички. В углу стояли топор и допотопное ружье с латунной скобой на прикладе. Стены комнаты были грязны, обшарпаны, пол покрыт толстым слоем мусора. Тяжело пахло давно не стиранной одеждой, мышиным пометом и дымом.
— Ну что за скотина! — произнес Манол, выходя.
Расседлав коня, он пустил его пастись и пошел на виноградник. Высокие, уже кое-где желтеющие лозы были увешаны гроздьями. «Руманщина» сладко пахла ладаном, тяжелые ягоды старых сортов — «резекии» и «ворона» — чернели среди поредевшей листвы. Оглядывая свои владения, Манол почувствовал, что на душе у него стало легче. Он сорвал несколько гроздей, вернулся в дом, вытащил из дорожного мешка сухую домашнюю колбасу, очистил ее и стал с аппетитом жевать ароматное мясо и мягкий хлеб. Закусив, он напился воды, тонкой струйкой бьющей из маленького родничка. Родничок тоже был изрядно загрязнен, и Манол снова рассердился. Он вычистил грязь, углубил сток и, мысленно ругая батрака последними словами, отпер вторую комнату и чулан, чтобы посмотреть, в каком состоянии находится котел
