объясняя, однако, в чем именно виноват. — Опасения относительно положения Антонии и мои личные дела делают меня нетерпеливым и тревожат. На кого еще я могу рассчитывать? Дедушка Драган едва здоровается со мной. Никола держится очень холодно последние несколько дней, и я вправе допустить, что мое присутствие в вашем доме нежелательно… Но позвольте вам заметить, что вы сами представляли себе эту встречу как несколько необычную и вы вложили в нее такой смысл, который я и не помышлял вкладывать.
Даринка покраснела, ее дугообразные брови дрогнули, она сердито взглянула на него уголками глаз.
— Какой смысл?
— Вы подумали, что я хочу скомпрометировать Антонию, устроив это свидание на винограднике. Вдруг кто-нибудь что-нибудь услышит, а может, и увидят нас, а этого для нашего города достаточно — пойдут всякие разговоры.
— Возможно, я действительно подумала нечто подобное. Но зачем вы намекаете… будто я выдала ваши намерения? — сказала она уже дружелюбнее.
— Однако сейчас у вас нет для этого никаких оснований, — продолжал он и, заметив, что она удовлетворена его объяснением и готова сложить оружие, сделал вид, что не слышал вопроса. — Сейчас сбор винограда в разгаре и половина города на виноградниках. Ничего компрометирующего не будет, если вы на часок-другой заедете к нам на виллу. В городе все знают, что я друг вашей семьи.
— Ох, до чего ж мне неприятно это дело, — сказала Даринка с сожалением в голосе, как человек, который не может отказаться от данного им обещания. — Если бы вы знали, сколько у меня забот… Когда, по-вашему, это должно произойти?
— Да хотя бы и завтра. Погода чудесная.
— Значит, мы наймем коляску. Ну, хорошо, завтра часам к трем мы к вам приедем.
Христакиев поторопился с уходом, несмотря на готовность Даринки продолжать разговор. Этим он умышленно подчеркнул лицемерную отчужденность между ними. Он буквально кипел от злости и проклинал «женскую истерию», срывавшую его планы. Даринка не пыталась его задержать. Его печально-мрачный взгляд развеселил ее. Она была очень довольна своим поведением.
В тот же день после обеда служанка отнесла виолончель на виноградник, а на следующий Христакиев прямо со службы отправился в служебном экипаже на отцовскую виллу, построенную в прошлом году по его настоянию. На эту виллу он приглашал женщин, здесь играл с приятелями в карты, кутил, но не ночевал в ней из-за своей службы.
Приказав кучеру вернуться в город, Христакиев отпер дверь, отворил окрашенные в зеленый цвет ставни и оглядел убранство комнат. Все было в порядке: постель, аккуратно застланная походным офицерским одеялом, сохранившимся со времен войны, виолончель в сером чехле, железный пюпитр с нотами, поблекший котленский ковер. Христакиев вынес в просторные сени складной шезлонг, разложил его, снял элегантный пиджак, сел и стал ждать гостей.
Время приближалось к трем часам. На винограднике мелькали косынки, деревенские соломенные шляпы, кепки, деревянные коробки и корзины. Слышались смех и покрикивание, возле шалашей и сторожек еще дымились разведенные в обед костры, скрипели повозки с огромными чанами, полными винограда, направлявшиеся в город. Соседи уже сняли весь урожай, и ряды обрезанных лоз выглядели печальными, заброшенными. В тихом, приятном послеполуденном октябрьском воздухе жужжали осы. Мухоловки подлетали и садились на колья. До самого города тянулись поля с одинокими дубами и безлюдные проселочные дороги, а на горизонте выступали очертания гор; светло-серые, бесплотные, они, казалось, растворялись в выцветшей лазури неба.
Вытянувшись в шезлонге, Христакиев зажмурился; солнечные лучи, заливавшие крыльцо, ласково прикасались к его белокожему лицу. В замершем воздухе, наполненном негой, не шевелился ни один листок, словно все было до крайности утомлено и не имело уже сил сопротивляться осени. Христакиев вслушивался в сладостную тишину земли и всем своим существом стремился отдаться томительному покою, но в мозгу его все время вертелись беспокойные и злые мысли. Он находился в «свинском настроении», как он сам определял свое состояние, и, несмотря на то что причина была ему ясна (его изводили страсть к Антоанете и сознание того, что из этого свидания ничего не получится), он не мог совладать с собой. Вот уже несколько дней он строил планы, как останется с глазу на глаз с девушкой, но сейчас понял, что эта сладострастная мечта не сбудется и надеяться нечего. И все же взятую на себя роль он должен сыграть до конца.
Он вздохнул и открыл глаза. Взгляд его охватил широкую панораму открывавшихся перед ним гор. Все было 476 знакомо до малейших подробностей, и все выглядело интересным и новым. Немой язык осени заговорил вдруг в его душе, но он не хотел его слушать, не хотел и думать о природе, хотя понимал, что «свинское настроение» глупо и смешно. Но в эти минуты даже и смешное его не смущало. Пусть это дико, пусть безрассудно, пусть даже идет из глубин его материнской крови, как предупреждение…
Когда он снова открыл глаза, то увидел возле своей ноги маленькую серую ящерицу. Она ползла осторожно, время от времени приподымалась на своих коротких лапках и испуганно глядела на него крохотными немигающими глазками. Он видел — она не решалась проползти мимо него, чтобы скрыться где-то в расщелине стены. Христакиев притворился, что не замечает ее, а когда ящерица подползла к стулу, он наступил на нее ногой. Ящерица заметалась и, оборвав хвост, удрала. Христакиев поглядел на судорожно дергающийся хвост, брезгливо усмехнулся и плюнул. Потом принялся следить за полетом пчелы. Она летала над покрытым легкой изморозью бурьяном. Бурьян застыл, а пчела все искала на нем пыльцу. «Безнадежный труд ограниченно производительного существа».
Вдруг он вздрогнул — послышался стук проезжавшего мимо экипажа. Ошибка, обманутое желание!..
Однако он был уверен, что они приедут. Даринка привезет племянницу, будет продолжать играть роль порядочной женщины, чтобы подразнить его. Хаджи Драган либо намеревается его выставить, либо просто встревожен из-за зятя и поэтому так мрачен… Даринка постоянно жалуется на Николу. Вечная история!.. Христакиев мысленно ругал ее. Хочет родить любой ценой… Вот тут, всюду рядом с ним, роды уже свершились, и теперь — раскаяние: земля тоскует, обманутая. Боже, как скорбно твое творение!.. Действительно ли он так влюблен или только воображает? В конце концов, любовь — просто иллюзия: видишь бесконечность в чем-то ограниченном, ищешь чего-то там, где его нет. Героическая попытка!.. «Когда-то я был набожен, теперь мне все надоело. Когда ничего нет, тогда есть дураки, а я — разновидность эпикурейца, и мое эпикурейство обязывает меня, ведь я же готовлюсь в пастыри… Кардиналом следовало бы мне родиться, пять веков назад, во времена святой инквизиции, а не перманентной революции!»
Он вскочил с шезлонга. На этот раз он ясно услышал скрип рессор, глухое постукивание колес, топот конских копыт. Едут!
Из-за крон вязов, растущих у размытой ливнями дороги, показался экипаж. Скрипели ремни, сиденья. Кучер, оборванец с седой бородой, вглядывался в дорогу. Мелькнуло лицо Да ринки под фиолетовой вуалью, потом милая головка и радостное лицо Лнтоанеты в шапочке…
Он выбежал им навстречу. Подал руку Даринке и единым взглядом оглядел ее округлую фигуру, затянутую в серый костюм и сильно надушенную. Она неуклюже оперлась на его руку, когда опускала с подножки на землю свою короткую, в ажурном чулке ногу. Ее черные глаза, казалось, спрашивали из-под вуалетки: «Вы сердитесь?»
Он поспешил помочь Антоанете, но девушка с несколько испуганным видом выпрыгнула из экипажа с другой стороны и улыбалась ему, раскрасневшись от радости. Шляпка из темно-вишневого бархата придавала ей такой кокетливый, женственный вид, что Христакиев с трудом удержал готовый вырваться у него возглас восхищения, и, пока Даринка объясняла кучеру, сколько времени их ждать, он шепнул Антоанете в маленькое розовое ушко: «Я люблю вас». Девушка смело ответила движением одних губ: «И я», и он увидел, как из темной глубины ее глаз, подобно роднику, струится томление и тонет в их сладостной влаге.
— Так это и есть ваша вилла? Какая хорошенькая! — воскликнула она и, не дожидаясь тетки, побежала по дорожке к дому.
Христакиев последовал за ней и на бегу схватил ее руку. Они остановились у крыльца, запыхавшиеся,
