Христова. Сын пытался замять дело, но безуспешно. Кроме того, Стоенчевы обыграли старика в железку на огромную сумму. Сотиров поглядывал то на хоры, где музыканты собирались играть, то на Сийку, но избегал взгляда Кондарева.
Зазвучал вальс, и на блестящем паркете появилась первая пара. Сотиров улыбнулся, щелкнул каблуками и, обхватив тонкую талию Сийки, с места закружился с нею в танце.
Кондарев поглядел на танцующие пары и пошел в буфет. Сев на прежнее место, он задумался: что привело его сюда? Что у него общего с этими людьми и зачем бередить рану в душе? Зачем обманывать себя, будто пришел, чтобы развлечь сестру, которая измоталась, ухаживая за больной матерью, а вовсе не для того, чтобы повидать Христину? На что он надеется, когда разум упорно твердит, что эта девушка с весьма примитивным пониманием жизни никогда не полюбит его? Что за дьявольщина, нет того, чтобы влюбиться в женщину под стать себе, а потянуло к такой бездушной и пустой… Таков наш брат; все мы глупо пренебрегаем собственными идеалами и самолюбием… Какая ненависть сверкнула тогда у нее в глазах, даже ее отец не смотрел на него так враждебно!.. До каких пор можно воображать себе, что она его любит?
— Пива, — сказал он проходящему мимо официанту.
Перед буфетом толпились разгоряченные танцами пары. Звон бокалов, смех, торжественные звуки вальса сливались в общий шум.
Вдруг двери зала раскрылись и с ворвавшейся мелодией вальса в буфет вошла Христина с русой полной девушкой, а следом за ними Костадин. Осмотревшись, он указал на столик и с такой стремительностью потащил к нему своих спутниц, будто собирался драться за место. За столиком сидели две барышни без кавалеров. Они потеснились, освобождая место, и вскоре ушли в зал. Костадин тут же подозвал официанта.
У Кондарева кровь застучала в висках. Ему почудилось, что он невольно вскрикнул от удивления. Все оказалось так просто, а он и не догадывался! Он ожидал, что Христина вот-вот встретится с ним взглядом, но сидевший рядом высокий Костадин загораживал его. Усевшись за столик, Христина увлеклась разговором и ни разу не обернулась в его сторону. На ней было темное маркизетовое платье с короткими рукавами и большим декольте.
Кондарев не отрывал от нее взгляда. Смятая сигарета дымилась у него меж пальцев, и, только почувствовав жжение, он спохватился. «Вот почему она избегала меня и притворялась больной. А он хоть неотесан, но богат, в самый раз по ней… Во вкусе отца…» С необыкновенной отчетливостью мелькали у Кондарева в голове эти мысли; казалось, что не он, а кто-то другой рассуждает вместо него.
Вдруг все стали шумно подниматься из-за столиков. Музыка умолкла. Кто-то сказал: «Сейчас начнется выступление».
В дверях, ведущих в зал, показались Сотиров и Сийка.
— Вот он где, а мы-то думали, он нас покинул, сказал Сотиров, вглядываясь в побледневшее лицо Кондарева. — Пойдем послушаем стихи Ягодова. Пойдем, пойдем! — повторил он, подхватив его под руку, всем своим видом показывая, что ему понятно то, что происходит в душе у товарища.
Кондарев не стал противиться и машинально последовал в зал.
Одну из ламп опустили пониже, чтобы лучше осветить маленькую сцену. С балкона доносился топот множества ног. Публика столпилась полукругом перед сценой, с которой Я годов раскланивался во все стороны. Послышались аплодисменты. Я годов стал читать стихи, посвященные некой даме.
Стихи назывались «Галлюцинация». В них говорилось о «смертной пустыне», в которой «серебристо- синим вечером», бродит душа поэта в поисках родственной души.
Были и цикламены, и изумруды, неизвестно почему упоминалась Саломея, затем перед поэтом раскрылись бездны, в которые он с «демонической радостью» погружал свою душу, отдаваясь «бесцветному флирту со смертью»; все завершалось пурпурными языками пламени, освещавшими мрачную преисподнюю, и обещанием ждать «серебристо — синюю ночь под черным скорби плащом».
Ягодов закончил под хлопки нескольких дам. Зрители зашумели и стали расходиться. Кто-то снова подтянул лампу к потолку. Музыка заиграла вальс.
Сотиров смеялся.
— Говорят, что стихи посвящены жене доктора Кортушкова. Вон она со своим супругом.
Он кивнул на крупную красивую женщину в белом атласном платье. Она стояла рядом со своим щуплым плешивым супругом и не спускала глаз с белогвардейцев, ожидая, когда Николай Одинецкий, ее любовник — об этом знали все — пригласит ее танцевать. Белогвардеец не заставил себя ждать. Просияв, он приблизился, галантно поклонился и, почтительно обхватив полную талию докторши, изящно, быстро заскользил с нею по блестящему паркету.
Кондарев видел, но не воспринимал того, что происходит вокруг. Из головы не шла мысль, что Христина влюбилась в младшего Джупуна. «Заговорить с ней — разразится скандал, а оставаться здесь — значит, выглядеть еще более жалким», — подумал он. Не придавая значения тому, что и сестра и Сотиров догадаются о причине его ухода, он взял у гардеробщика свою шляпу и незаметно выбрался на улицу.
Он хотел было пойти домой, но, когда представил себе свою каморку, ему стало тошно: что он будет делать в тиши старого домишки? Мать начнет расспрашивать, почему он оставил Сийку, может быть, прочитает на лице сына страдание. В конце концов и оно пройдет, как прошла боль от крушения других иллюзии. Любовь тоже земное благо, и люди торгуют ею, как и остальными благами. Один полюбил Пенку за красивые ноги и за отцово богатство; другой — Марию, потому что внушал ей свои идеалы и был убежден, что Мария полюбит его если не за личные достоинства, то за идеалы. Здесь тоже неизбежна эксплуатация, как и в торговле — Но как его угораздило влюбиться в такую женщину? Почему он выбрал именно ее? Она казалась ему самой подходящей, умиляла своей наивностью, и он воображал с ее помощью окончить юридический факультет — она будет учительствовать, а он учиться… Интеллигентская идиллия в образцовой, трудолюбивой семье!
Бесцельно послонявшись по главной улице, Кондарев направился к пивному бару «Белый медведь».
Этот бар считался лучшим в городе. Здесь не только подавали отменные шашлыки и разные деликатесы, но имелись отдельные кабинеты для любителей уединиться.
Двое официантов с салфетками через руку подскочили к нему и, сопровождая с обеих сторон, стали предлагать столик, но он оглядел почти пустой из-за позднего времени зал и спросил о Корфонозове.
— Ищите его в военном клубе. Там сегодня дают прощальный ужин в честь поручика Балчева. Его переводят в другой гарнизон, — сказал толстый, пышущий здоровьем владелец бара.
Не теряя времени, Кондарев отправился к Корфонозову домой, надеясь, что тот еще не лег спать. Ему было известно, что в военный клуб он не заглядывает.
Корфонозов жил на северной окраине города, в тупике, рядом с небольшой площадью. Вместе с ним жила его овдовевшая в войну сестра.
Кондарев постучал в дверь. Ему открыла высокая, статная белокурая женщина с лукавыми глазами и сочным ртом.
— Владимир собрался ложиться, но я позову его. Входите, пожалуйста, — сказала она и, освещая лампой ступеньки, повела его за собой на верхний этаж.
— В такое время в гости не ходят, но так уж случилось, — сказал Кондарев, смущенный ее улыбкой. — Как у вас жарко, — добавил он, оказавшись в душном коридорчике.
Она постучала. Брат откликнулся, попросил подождать.
— Извини, я был в костюме Адама. У нас чертовски жарко, — сказал Корфонозов, пропуская Кондарева. Он встретил гостя в одних брюках, и Кондарева неприятно поразила его белая, без всякой растительности грудь.
Комната выходила окнами на юг и была до отказа загромождена мебелью, как будто хозяева собрали туда все свои пожитки. И целый день через два окна все здесь накалялось солнцем. На спинке дивана валялась рубашка.
Корфонозов убрал ее с дивана, но Кондарев предпочел сесть у письменного стола, на котором горела бронзовая лампа с гравированным стеклянным абажуром. На столе стояла фотография Корфонозова в
