дни жила в ожидании, что Манол положит конец непорядкам в доме, попыталась его задержать, но тот только махнул рукой и вышел, даже не дослушав.
Как обычно, от нижней площади до городского сада и обратно прогуливалась молодежь. В ресторане оркестр исполнял попурри из «Сильвы». Словно кастаньетами постукивал щипцами кебапчия. Сумерки опускались на город, лениво завершающий свое скучное и жаркое воскресенье.
В зале у Хадж и драга новых шумно разговаривали приглашенные. Горела большая лампа, подвешенная к потолку на бронзовых цепях. Депутат Абрашев, в темно — синем костюме, с небрежно торчащим из верхнего кармашка белым платочком, восхищался резьбой деревянного потолка. Стройный, элегантный, с красивыми русыми усами, Абрашев походил на столичного франта, вразвалку выходящего из шикарного софийского бара. В нем сохранилось что-то по-мальчишески озорное, хотя депутату было уже за сорок. Доктор Янакиев, голова которого с зачесанными назад волосами возвышалась над всеми, с особыми нотками в голосе разговаривал с красивой, пышущей здоровьем, смуглой и темноглазой госпожой Абрашевой:
— Цари, сударыня, не имеют отцов. Ergo,[72] и адъютанты не должны иметь тестей.
— О, все же это жестоко! — Супруга депутата неодобрительно покачивала головой и перебирала пальцами многочисленные пуговицы модного платья.
— Но почему же городская управа не послала барабанщика, чтобы горожане могли выйти навстречу? — с возмущением говорила худая дама с похожим на стручок сухого перца носом, словно бы созданным для того, чтобы подчеркнуть добродушно-глупое выражение лица.
Ее муж, известный в городе хлеботорговец Каракунев, кивнул Манолу и взглянул на окружающих с таким выражением, будто хотел сказать: «Слушайте, слушайте и наслаждайтесь ее умом».
— Тебе же говорили, мадам, что царь едет инкогнито. А ты — почему не послали барабанщика! — басом прогудел он и засмеялся.
Манол поздоровался с хозяевами и знакомыми, поискал глазами молодого Христакиева. Следователь беседовал с профессором Рогевым и не заметил его прихода. Кроме Каракунева на ужин был приглашен и адвокат Кантарджиев. Манол не очень любил этого человека, так же как и торговца мукой. Все пришли с женами, кроме старого Христакиева, жена которого уже много лет болела. Манол не был знаком с депутатом, но никто не догадался его представить, и это его задело. Прищурив надменные глаза и недовольно подергивая углами губ, Джупунов разглядывал гостей, словно барышник лошадей. Было неясно, зачем пригласили Абрашева. Депутат состоял в Демократической партии и в прошлом всегда враждовал со старым Христакиевым, отъявленным народняком. Манол повертелся среди гостей, обменялся несколькими словами со знакомыми, затем подошел к следователю, продолжавшему беседовать с профессором, и без обиняков спросил его, по какому случаю они здесь собрались.
— Подзакусить малость, — сказал Христакиев и подмигнул.
— Я тоже не знаю, по какому случаю меня пригласили, — заявил и профессор.
— Я думаю, чтобы вы могли получше познакомиться со здешним обществом. Впрочем, приглашение исходит от хозяйки, спросите ее, — улыбнулся молодой человек и повернулся к Даринке, которая как раз направлялась к ним.
— Господин Христакиев, вы обещали нам поиграть, но я не вижу гитары! — кокетливо сказала Даринка, сверкая шелковым платьем и крупными серьгами.
Следователь стукнул себя по лбу.
— Действительно, совсем забыл… Нельзя ли за ней послать ко мне служанку?
— Ах, как вы рассеянны! — Даринка погрозила ему пальцем. — А вы, господин Джупунов, почему без супруги?
— Ей что-то нездоровится, да и дети… — пробормотал Манол.
В зал вошла Антоанета, и Даринка, заговорщически взглянув на следователя и извинившись, подошла к девушке, чтобы представить ее гостям.
Манол мысленно сравнил Антоанету с дочкой бондаря. И как это старухе пришло в голову, что можно женить Костадина на внучке хаджи Драгана? Антоанета не подходила ни их семье, ни такому человеку, как его брат.
А когда жена отставного полковника поцеловала девушку в щеку и громко заявила своим сильным контральто: «Какая девушка, какая девушка! Что делать тебе тут, дитя мое, в этой дикой провинции? Посольства, душечка, ' дипломатический мир — вот где твое место», Манол нахмурился и почувствовал себя человеком второго сорта. Какого черта он пришел сюда? Людей этих он презирал, а к хозяевам дома питал неудержимую враждебность. Зависть жгла Манола, когда ему случалось проходить мимо больших витрин их просторного магазина, полного товаров. Николу он считал дураком и ничтожеством, а к хаджи Драгану испытывал смешанное чувство сожаления и насмешки, со злорадством наблюдая угасание его рода, гибнущего, словно старое дерево, давшее немощные побеги.
Он услышал, как жена полковника шепнула госпоже Абрашевой: «И зачем они только зовут гостей, когда им больше пристало посыпать голову пеплом? Оставить такое богатство в руках каких-то мошенников…», и почувствовал удовлетворение.
Две служанки внесли закуски — домашние маринованные грибки, сардины, зеленый салат, икру, и гости стали усаживаться за стол.
Профессора Рогева посадили напротив Абрашева, Манола — рядом с Каракуневым. Полковник притворился, что не понял, куда его просили сесть, и устроился против хозяина, как раз там, где Никола собирался посадить красивую жену депутата.
Разговор продолжал вертеться вокруг приезда царя. На эту тему уже достаточно говорили еще до прихода Манола, и полковник, взявший слово последним, как раз сейчас решил изложить свое мнение о царском посещении.
. — Оно предпринято для развлечения. И без того Стамболийский держит его величество в стороне от государственных дел. Конституционный блок не имеет с этим ничего общего, господа. Напрасные надежды питают некоторые…
У кончиков его закрученных вверх усов двигались два желвака. Круглые, словно пуговицы, глаза и шаровидная голова делали полковника похожим на тюленя.
Его жена, мужеподобная скуластая дама, тут же оборвала мужа:
— Его отец — вот был царь! А этот — баба. Отец вон каких министров скидывал, уж этого-то мужика бы не побоялся! Он бы ему уже сто раз хвост прищемил. Вы слышали, как с ним разговаривал околийский начальник? Царь называется! — заявила она, не обращая внимания на мужа, который делал ей знаки, чтобы она замолчала.
— А что произошло в общине? — спросил Абрашев.
— Ничего особенного. Наш околийский брякнул какую-то глупость его величеству. Я при этом не был, узнал после, — отозвался Кантарджиев, давая понять, что сожалеет, дав повод для непристойного по отношению к его величеству разговора.
— Ах, этот околийский, хоть целуй его, да и только! И где откопали такого дурака! — засмеялся Каракунев.
Хозяин поднял рюмку со сливовицей:
— За скорое падение дружбашей и за наше здоровье, господа!
— За спасение Болгарии! — добавил полковник.
— Аминь!
Профессор Рогев молчал, печально глядя на стоящую перед ним рюмку, и постукивал смуглыми пальцами по белой скатерти. Его черная борода терлась о высокий крахмальный воротничок, на отвороте пиджака блестел голубой эмалевый значок. Он внимательно прислушивался к разговору. Абрашев доказывал, что только международное положение дало возможность Стамболийскому прийти к власти; если бы дружбаши не захватили ее, в стране могли бы произойти всякие эксцессы.
— Войска Антанты не допустили бы анархии, — заметил доктор Янакиев.
— Пардон, пардон! Но ведь именно Антанта и навязала нам Стамболийского. Разве решился бы он без ее поддержки на какой-нибудь серьезный шаг? — живо возразил Абрашев.
Профессор Рогев искоса взглянул на него:
