косынку. Прикосновение его рук наполнило Христину блаженством, и она порывисто прижала губы к его ладони.
— Завяжи, — прошептала она, счастливо улыбаясь.
— Ты не смотри, пока я не скажу, что пора. — И Христина почувствовала, как его дрожащие пальцы нежно ласкают ее щеки и шею.
«Я, наверное, некрасивая в платке. Как бы он повел себя, если бы не работник? Что бы тогда было в эту минуту? Ах, это непременно произойдет между нами когда-нибудь», — думала она. Шелковистая мягкость косынки напоминала прикосновение его рук. Казалось, что они едут уже долго — долго. Коляска разминулась с телегой, оси которой ласково поскрипывали, потом на Христину повеяло холодом и сыростью, и она почувствовала влажное дыхание дубового леса. Христина дышала полной грудью, глубоко и жадно, расширенные ноздри ловили запах одежды Костадина, сливающийся с запахом леса.
— Теперь можешь снять платок, — раздался наконец его голос, и, выпустив из рук холодные железные поручни сиденья, Христина сдернула повязку.
Зрелище было столь величественно, что в первую секунду Христина не поверила своим глазам. Горы вздымались как будто у самой дороги, прямо из тесного, поросшего лесом ущелья. Их громада, залитая голубым сиянием, была укутана ровным и мягким ковром вековых лесов. С нее, словно гигантские гусеницы, сползали скалистые отроги, и взгляд, пытавшийся проследить все их извивы, терялся в бесконечном разнообразии форм и теней. Чем-то невыразимо чистым и спокойным веяло от этих лесов, доносившийся с них легкий ветерок наполнял сердце умилением и восторгом. Ни одной безобразной скалы или голого утеса — все, казалось, плыло, полное гармонии.
— Тебе нравится? Правда, здесь красивее всего?
— Очень, — тихо ответила она севшим от волнения голосом. — Я как будто во сне.
— Снизу горы кажутся страшными, но здесь все по — другому. Смотришь вокруг — и на душе становится веселее. А если бы ты видела эти леса зимой! Кругом сугробы, на ветках толстые пласты снега. Знаешь, они похожи на громадные плиты, наваленные друг на друга. Просто жутко становится. — Костадин говорил неохотно, сознавая, что слова бессильны выразить его мысли.
— Да, да, — ответила Христина, чтобы его ободрить.
Коляска поравнялась с деревянным строением, примостившимся справа от дороги, похожим на громадный сарай. За ним лежала большая поляна.
— Завернем, бай Коста? — спросил Янаки.
— Давай. Оставим коляску здесь, у Московца.
Янаки свернул и поехал по черному проселку, ведущему к строению.
— Это кышла.[95] Слава богу, прибыли вовремя, роса еще не просохла, — сказал Костадин и вытащил часы.
Только сейчас Христина заметила, что рядом с безобразным деревянным строением есть еще одно, пониже, с окнами и дверью. Дверь отворилась, и на пороге показался среднего роста старик. Он был без шапки, и его седые волосы, кудрявые и свалявшиеся над ушами, торчали в разные стороны. Такая же дикая, давно не бритая щетина покрывала его здоровое, румяное лицо. Старик был бос, в залатанных домотканых штанах и антерии.
— Эй, Московец, встречай! Мы к тебе в гости! — весело закричал Костадин.
— А, добро пожаловать! — громогласно ответил старик. — Табачку привезли?
— Привезли, привезли, и ракии целую бутылку! — Костадин соскочил с коляски. Гончие на радостях подняли громкий лай и запутались в поводках.
— Твои где собаки? Не погрызлись бы. — Костадин тоже говорил очень громко, стараясь перекричать собачий визг и лай.
— Они при свиньях… Давай сюда твоих. — Старик не спеша переступал босыми ногами. Глаза его были воспалены и слезились, но взгляд их был ясен и тверд.
— Зарезать поросенка? — спросил он, взяв у Костадина поводки и отводя собак под навес, чтобы привязать.
— Поросенка? Непременно!
Костадин помог Христине слезть с коляски. Янаки распрягал пофыркивавших лошадей, которые с нетерпением тянулись к свежей траве, покрывающей поляну.
— Эта кышла принадлежит Хаджидрагановым, а Московец живет здесь с тех пор, как я себя помню. Увидишь, какого он нам поросенка зажарит. Снимай поклажу, Янаки. Отдай старику табак и ракию. Видишь, совсем человек истомился. Пакеты там под козлами, — нетерпеливо сказал Костадин и принялся затягивать патронташ.
Янаки распряг лошадей и пустил их пастись.
— Давай пошевеливайся, скорее, скорее! — покрикивал Костадин, весело поглядывая на гончих, которые не переставали скулить и лаять.
— На Тисовой тропе есть косули? Как в этом году с дичью?
Костадин расспрашивал старика, но глаза его беспокойно шарили то по невысокому лесу за кышлой, то по гребню горы.
— Сейчас косули держатся высоко, придется порядочно походить. Ты приготовься и зонтик оставь здесь. Он тебе не понадобится, — обратился Костадин к Христине, которая от поездки и чистого, пронизывающего грудь воздуха все еще испытывала легкое головокружение.
Поняв, что для Костадина сейчас нет ничего важней охоты, Христина, хоть это слегка задевало ее, ласково улыбнулась в ответ, давая понять, что не сердится и все ему прощает.
После того как они подарили старику бутылку ракии и табак и условились, к какому времени надо приготовить поросенка, Янаки отвязал собак, и они втроем углубились в невысокий лес за кышлой, по которому вилась узкая тропинка.
Изрытый свиньями Московца лесок занимал обширную сырую ложбину, по краю которой вилась тропинка. Постепенно лес становился все выше и гуще, тропинка потянулась по гребню крутого отрога, и Христина, которая сначала без усилий шла за Костадином и работником, стала отставать.
— Сними пальто, не то вспотеешь, — посоветовал Костадин.
Янаки вел гончих. Арапка нюхала воздух, двигала влажным черным носом, Мурат, большущий кобель с медвежьей головой и желто-коричневой мордой, беспокойно оглядывался. Лес стал сырым и мрачным. На три шага вперед уже ничего не было видно. Отовсюду несло застоявшимся запахом гнили.
Христина взяла Костадина за руку. Каблучки ее высоких ботинок подгибались и тонули в мягкой листве. Чем выше они забирались, тем более диким и гнетущим казалось ей все вокруг, а ведь какими чудесными были эти лесистые горы издали. «И зачем нужно было карабкаться именно сюда? Неужели охота всегда так утомительна?» — спрашивала она себя. Но постепенно ощущение близости Костадина захватило ее. Он шел без усилий, по привычке покачивая плечами. Ремень двустволки, под расстегнутым воротом полушубка, врезался в его покрасневшую шею. Тяжелые юфтевые башмаки Янаки на каждом шагу вздымали кучи гнилой листвы. Арапка рвалась с поводка, ошейник душил ее, она кашляла, а кобель, изогнув мускулистую спину, яростно рыл задними ногами землю.
Выйдя на небольшую седловину, Костадин дал знак остановиться. Разрумянившаяся, усталая Христина прислушивалась к ударам своего сердца. Какой-то протяжный, пронзительный звон настораживал ее, и она не могла понять, откуда он идет.
— Ты пойдешь по этой тропе, — сказал Костадин и показал работнику тропу, уходившую вправо. — Она приведет тебя к ежевичной поляне. Там, наверно, пасутся косули. В ежевику не забирайся, а то собаки разлаются. Увидишь полянку, остановишься и будешь ждать, пока я не свистну. Да смотри, чтобы Мурат не сорвался с поводка. — Он, крупно шагая, подошел к собакам, ощупал ошейники. — И будь осторожен, не раскашляйся…
— Знаю, знаю, бай Коста. Не в первый раз… Как услышу сигнал… И даже еще немного подожду.
— Ну, ступай. Пора!
Янаки скрылся, и шум его шагов заглох в чаще.
Костадин зарядил ружье.
— Теперь скоро, — сказал он, и по выражению его глаз, по сдержанной, чуть-чуть виноватой улыбке,
