детали: голый дощатый пол, повсюду покрытый тонким слоем пыли, в баре стеклянные панели и зеркала с гравировкой, столы с (возможно) мраморным верхом и (возможно) со станиной ножной швейной машинки в качестве ножки. Усатый официант в бархатном камзоле цвета сливы и в панталонах из тика принял заказ: мне – легкое пиво, Рою – две большие порции виски.
– Что ж, отрадно, что вам понравилось, старина, – произнес Рой, отпивая. – Мне и самому показалось, что звучало отлично, однако, доживете до моих лет, уверяю вас, будете постоянно волноваться, остался ли еще порох в пороховницах. У меня лучше получается, если меня воодушевить.
– Может, вы и правы. Но по-настоящему вас нужно как следует отрезвить. Я про «Элевации номер девять», про «Свиней на улице» и про весь этот срам! Нет-нет, Рой, я собственными глазами видел программку и все такое. Что за номера вы откалываете? Вы, в вашем положении! Когда ваше место…
– Что за эрозия свободы личности! Как бы я хотел, чтоб вы сумели пробиться на волю из душной клетки, в которой бытует мнение, что после смерти Брамса музыка кончилась! Вы же не можете утверждать…
– Неправда, все прекратилось с Шёнбергом и додекафонической музыкой, если не считать отдельных мастеров, которые сумели…
– Даггерс, не заводитесь!
– Ладно, извините. Но скажите, в чем смысл, в чем для вас смысл приобщения ко всей этой попсовой… дребедени? Знаю, слышал отговорку «мое личное дело», или, может, это имеет отношение к стоячим воротничкам и Фрэнку Синатре? Пусть так, но ваше дело – музыка! А что у них за дело, я знать не знаю и знать не хочу; я знаю единственное – это не музыка! Так вот, меня интересует, почему именно вы, а не кто другой? Чем вы объясните свое желание стать таким, как они? Как нам всем прикажете это воспринимать? Если вы скажете, что все это лишь смеха ради, все закроют на это глаза. Все, кто вам близок, закроют на это глаза Те, чье мнение вам дорого. Или к которому следует хотя бы прислушаться. У меня просто нет…
– Давайте посмотрим на это так: жизнь меняется, и очень быстро, так быстро, что просто невозможно определить, что какой примет оборот. Ладно, я готов согласиться, просто в порядке дискуссии, что весь стиль поп весьма посредствен в музыкальном отношении. Но что значит «в музыкальном отношении»? Отношение к музыке тоже меняется. Приходится устремлять взгляд за пределы всех дерьмовых определений, которые были нам навязаны с детства. В эпоху позднего капитализма должны найтись…
– К дьяволу поздний капитализм! – Я понял, что мы подошли к узловому моменту в нашем споре, тому самому, который уже давно будоражил меня, выплескиваясь из тайников моего сознания, подошли много раньше, чем следовало бы, но что поделать. – По-моему, на самом деле вы только и стремитесь, что промылиться к молодежи в жопу!
Рой от души громко расхохотался; он позволял каждому обрушиваться на себя с какими угодно нападками, что составляло одно из привлекательнейших и опаснейших свойств его натуры:
– Промылиться в жопу! Ах, мистер Йенделл, ах, сэр, по части выражений у вас явный талант! Ну да, именно, мне кажется, в какой-то степени ваши слова не лишены смысла, ведь то, что я могу взять у молодых, больше-то взять и негде.
Я ощутил, как мышцы лица у меня напряглись до боли.
– Нет, я вовсе не про то, что говорил вам насчет нового способа видения, – продолжал Рой, являя, на свой манер, образчик недюжинной интуиции и памяти. – Если правильно себя повести и если к тому же повезет, то юнцы могут дать человеку моего возраста такое, что ему и в самом деле нужно. Стоп! Я говорю о безграничном восхищении. Смею вас заверить, это вещь весьма ценная.
– От Пышки-Кубышки вы имеете то же, и в избытке! Я-то думал, для вас предпочтительней то же, но с долей критики. Назовем это обоснованным восхищением.
– Ну да, это тоже неплохо, я знаю, подобное свойственно вам и еще одному-двум моим знакомым, и я чертовски благодарен, честное слово, одна мысль об этом окрыляет меня, когда начинает казаться, будто я, несостоявшийся композитор и посредственный скрипач, завершаю свой век дерьмовым дирижером, только, видите ли, Даггерс, старина, дело-то в чем, ведь вовсе не ваша вина, что вы – это вы, а не десяток девчонок девятнадцатидвадцати лет со своими парнями.
– Ах вот что! Но парни-то тут при чем, не пойму?
– Да просто так, для компании. Девчонка может доставить массу хлопот, потому что хочет уложить меня в постель, потому что меня показывают по телевизору, или потому что я сэр Рой, или потому что считает, что может вытянуть из меня платиновый браслет, хотя такие уже почти не в ходу в наши дни, к ним утрачен интерес, теперь никто не отличит платину от пластика. Черт!.. Так вот, мальчишки-приятели не тащат меня в постель, поэтому отношения между нами строятся на в широком смысле беспристрастной основе. Я становлюсь как бы героем в их глазах. Я понимаю, что я не совсем герой, но мне нравится, как у нас с ними складывается. Вот почему я мылюсь в жопу к молодежи. Учтите, меня привлекают их взгляды и все, что за этим стоит. А это все-таки немало.
Помолчав, я спросил:
– Ну а Сильвия? Она тоже дарит вас безграничным восхищением?
– В гораздо большей степени, чем вы можете представить, учитывая ее поведение вечером во время нашего недавнего выхода. Хотя, по правде говоря, нет, не слишком. Совсем нет. Я, признаться, сам не понимаю, почему она… Наверное, ей просто нравятся пожилые мужчины. Видите ли, среди молодежи такое бывает. И все же это хорошо, что она не питает ко мне безграничного восхищения. С ней мне даже думать об этом не хочется.
– Рой, я хочу с вами поговорить о Сильвии.
– А что, собственно? На какой предмет?
В это мгновение какой-то невидимый знаток момента запустил пластинку или пленку, и тут зазвучала в фортепианном исполнении на высочайшей скорости и при звуке до отказа танцевальная мелодия двадцатых годов, то бишь эпохи превалирования стандартов, пусть не запредельно агрессивных, но способных повергнуть в смятение человека, в чьих ушах еще не отзвучал грохот двух-трехдневной давности. Рой достиг дверей даже раньше меня. Но как тогда он выносит весь этот напор истошного воя, называемого «поп»? Ведь он должен быть гораздо восприимчивей к подобной грубятине, чем я, или чем, скажем, большинство прочей непросвещенной публики. Или это новый способ слышать? Нет, быть такого не может! Во всяком случае, с музыкантом его масштаба.
Вслух я сказал:
– И куда теперь? – ощутив, что произнес это с легким раздражением.
Я не был убежден, что смогу вынести очередной, пусть даже в дневное время, поход под водительством Роя незнамо куда.
– Подхватим Сильвию в каком-нибудь из бутиков, – бодрым тоном бросил Рой, – потом пообедаем в «Болоньезе». Поблизости от Рыцарского моста.
– О боже!
– Возьмите себя в руки, Даггерс! Будьте мужчиной. Ничего-ничего, справитесь. Ну а уж если почувствуете, что невмоготу, можете с воплем сорваться прочь. Не понимаю, что вас не устраивает. Вы ей нравитесь. Она считает, что вы большой шутник.
– Откуда вы взяли?
– Я вполне понимаю вас. По-вашему, она довольно странно выражает к вам свое отношение, но просто вы не подозреваете, какая она бывает, если ей и в самом деле кто-то противен. К тому же вы вроде собирались со мной о чем-то поговорить.
– Собирался. – Любопытство уже одержало верх над сопротивлением, какие бы аргументы я в подкрепление последнего ни приводил. – Ладно! – Обнаружив, что мы передвигаемся довольно быстрым шагом, я добавил не слишком пытливо: – А где ваш автомобиль?
– Временно выведен из строя, – снова бодро ответил Рой.
На этот раз его тон навел меня на мысль, что автомобиль, возможно, занят или полностью сожжен кем-то, кого Рой в данный момент не был склонен упоминать: либо Гилбертом, либо Пенни, либо Крисом, либо Китти, либо Эшли. Кем-то из его домашнего окружения.
Мы поймали такси. Вместо того чтобы сесть рядом со мной на заднее сиденье, Рой втиснулся на одно из откидных, укрепленных внизу на перегородке между нами и водителем, и уселся на нем по-мальчишески,
