засекреченных городках, где применяется система полной изоляции, — полицейские расследования, проверки, перекрестные допросы… «Кто дал вам право использовать мое открытие для новой войны? Триста миллионов, вы слышите? Триста!» Генерал не оборачивается, но Скотт Рейнольдс слышит каждое его слово: «Вы можете ненавидеть меня сколько вам угодно, сэр. Вы, ученые, — сущие дети. Я вас спрашиваю в свою очередь — а вам кто дал право рыться в тайнах вселенной? Откажитесь, уважаемый профессор, ложитесь в ту самую могилку, над которой царит ангельская тишина. Ведь вы верите в некое божество? Мы-то знаем, какие глупости у вас в голове. Нам все известно, сэр, мы знаем человека лучше, чем вы, ученые, и нас не разжалобишь психологией мыслящего существа. Мы отделяем одно от другого, как это делаете и вы. Так, например, в отеле вы поставили себя в смешное и непристойное положение — напились столько же с отчаяния, сколько и на радостях, разыграли трагикомедию перед фрейлейн, а вам просто хотелось переспать с ней! Признайтесь, сэр. Она вас презирает. Но и это вас не бог весть как расстроило — вы утешились тем, что вы — гений, а она — глупый гусенок… Ведь вы даже в бар пришли нарочно, чтобы попрезирать простых смертных?.. Видите, что представляет собой ваше психическое устройство, сэр? Выходит, что вы способны на тысячи глупостей, как обыкновенный человек…» — «Замолчите! Вы — шпион и тиран!» Скотт Рейнольдс не знает, как остановить генерала, который компрометирует его перед спутниками, а тот продолжает: «Ничего не поделаешь, мы все такие, человек — существо психологическое, и тут-то и кроется трудность управления им. Мы делаем исключительно точный расчет на психологию, насколько здесь вообще можно говорить о точности, и именно на нее полагаемся. Сюда входит и мир чувств или, как вы изволили выразиться, сэр, единственно возможный климат, предрассудки, капризы, тайные стремления души… Нам годятся и марихуана, и ЛСД, и псилоцибин,[12] и прирожденные убийцы, но дрессированные, вроде кривого Джо, молодого гангстера, который бреется в том же салоне, где стрижетесь и вы, сэр. Джо шокирует вас тем, что, усевшись на стул, кладет ноги перед зеркалом и наслаждается созерцанием своей обезьяньей физиономии, а вас и знать не хочет. Когда его обслужат, он достает из кармана монету, и, крикнув: «Хэллоу, Гетри!» — швыряет ее парикмахеру, а парикмахер, Гетри Ричардсон, ловит ее на лету и провожает его восхищенным взглядом. Обоих негодяев мы мобилизовали и отправили во Вьетнам. Там они толково работают — расстреливают из автоматов, словно бьют не по живым людям, а по мишеням… Главное, чтобы они не убивали наших граждан без разбору, ради удовольствия или ради денег. Марихуану и особенно ЛСД, к сожалению, потребляют и подростки. Это плохо. К наркотикам надо прибегать в джунглях, в кошмарные часы, чтобы не слишком много рассуждать… Они, сэр, тоже уводят в сладчайшую отдаленность времени, в обезвреженную…»
«Вы — чудовище!» — говорит Скотт Рейнольдс. «По необходимости, — отвечает генерал. — Вот если бы вы могли нам помочь, придумав что-нибудь более эффективное в этом направлении…» Скотт Рейнольдс хочет возразить, что красные не стремятся к «сладчайшей отдаленности времени», но генерал читает его мысли и не дает ему раскрыть рта: «И вы допускаете, что однажды они сметут нас с лица земли? Именно эта опасность нас и подталкивает, сэр. Дело усложняется, и это на пользу красным, ибо мы с вами принадлежим к типу господ, однако к типу старому, в нас развит инстинкт самоуничтожения. Эти тенденции сказываются в социальных, идеологических взглядах и грозят уничтожить нашу доминантную систему… Несмотря на технические средства, несмотря на усилия специалистов, психологов, биологов, химиков, физиков, социологов, медиков, специальные службы шпионажа, подслушивания, дезинформации. У вас голова пошла бы кругом, если бы вы могли обозреть всю эту махину и услышать, что происходит в эфире… И все это для того, чтобы бороться с красными вне и внутри страны. Вы думаете о лохматых, грязных мальчишках и девчонках, о молодежи, употребляющей наркотики? Эти нам не доставят хлопот, сэр. Одни из них вернутся к бизнесу, другие сойдут с ума, третьи по глупости пойдут по стопам Диогена, который одного себя признавал человеком,[13] четвертых постигнет преждевременная смерть, но ведь, согласно подсчетам наших социологов и статистиков, в Штатах пятьдесят миллионов лишних человеческих существ, а в Африке и Азии — целый миллиард… Вы, сэр, прекрасно это знаете. Вспомните-ка ваши мечты — о том, как исцелить обезумевшее человечество. Вспомните, как, несмотря на неслыханные возможности, которыми вы располагали, большие, чем имел сам господь бог, вы пришли к неутешительному выводу, что никто не может его исцелить. Тогда вы вообразили, что владеете такими техническими средствами, что можете узнать все, что говорится и замышляется в Белом доме, на Даунинг — стрит, на Кэ д'Орсе, в Кремле, в Пекине и во всем мире.
Вы располагали неограниченными возможностями вызывать взрывы в ядерных складах, убивать любого простого смертного или государственного деятеля какого угодно ранга, уничтожать быстро и бесшумно целые города и народы. Прежде чем приступить к этим ужасным действиям, вы, сэр, обращались к человечеству с вразумляющими речами, предупреждали его, запугивали, и так как оно не послушалось ваших советов и предупреждений, вы истребили целых полтора миллиарда — от Японии до наших штатов. Вы воображали, что, поредев, человечество вернется к более нравственной жизни и прочее. Но, изнуряя свой ум в течение нескольких ночей подобной чепухой, вы в конце концов убедились, что и из этого ничего не выйдет — человек опять размножится и опять пойдет по тому же самому пути, который вы, сэр, прервете только на одно столетие…» — «Вы — неслыханный циник и иезуит!» Скотт Рейнольдс хочет доказать, что все не так, но генерал читает его мысли и тут же находит аргументы, чтобы их опровергнуть. «Прошу вас, сэр, выслушайте меня спокойно, если хотите, чтоб у вас перестала болеть голова. Кто говорил, что смерть миллионов равна нулю и что совесть не стоит и цента перед одной из тайн вселенной?» — «Ради власти вы стали извергом… Все вы изверги… И вы чудовищно извращаете меня, чудовищно!..» Скотт Рейнольдс напрасно кричит, чтобы заглушить голос генерала, голова у него раскалывается, он теряется и чувствует свое бессилие. А тот беспощаден: «Говорите — «ради власти»? А вы, сэр, ради чего изнуряете свой ум? Разве не для того, чтобы властвовать над божеством? И подумайте, прошу вас, может ли человек обойтись без власти? Это немыслимо, сэр… А раз так, нужны средства, чтобы властвовать, необходимы вы, ученые. Мы не оставим ваши открытия в руках красных, чтобы они с их помощью нас уничтожили… Обернитесь, посмотрите, что делает поляк!»
Скотт Рейнольдс оборачивается и видит, что несчастный долбит стену самолета большим финским ножом. «Он против всех, — говорит генерал. — Он тоже изъявляет свою волю, и никто не может его остановить, ибо он один из пятидесяти миллионов невыдержавших и уповает на Христа». — «Но он пробьет стену, и мы погибнем!» Скотт Рейнольдс кричит и с ужасом видит, что нож уже продолбил маленькую дырку и что острие, словно сверло, уходит все глубже, и не может понять, почему никто не обращает на это внимания. Он пытается встать, позвать на помощь спутников, ищет стюардессу, но что-то держит его прикованным к креслу, и на экране появляется: «Не курить, затянуть ремни». «Бесполезно волноваться, сэр, — говорит генерал. — Это неизбежно. И разве вы сами не хотели смерти в стеклянном саркофаге? Вместо того чтобы суетиться и кричать, посмотрите лучше на облака. Они отражают то, что всегда было и всегда будет на этой земле». Скотт Рейнольдс с трудом отрывает глаза от ножа и в окно видит белые клубящиеся облака под самолетом, озаренные солнцем, похожие на мечты. «Всмотритесь, сэр, в эти белые тени. Это живые духи, которые меняются, принимая облик некогда живших на земле. Вон, видите, Зевс. Здесь и Прометей, вон он, на скале, и орел здесь, он клюет его печень. Вот и олимпийские боги со всеми их законнорожденными и внебрачными детьми — нимфы, цари, герои, гарпии, данаиды. Здесь и Горгона, и Тантал, и кони Диомеда, и фурии, и Цербер… Видите вон там, направо, как Геркулес, объятый безумием, убивает своих детей. Над ним Клото со своей прялкой. Она прядет нить судьбы, которая постоянно путается и обрывается. О сэр, как все это прекрасно и безумно, как величественно и мимолетно, сэр, да, мимолетно!.. Смотрите, там, где только что был Геркулес, появляется Афродита, она выходит нагая из морской пены. Следом за нею идет Нарцисс с хромым Гефестом, другом вашего Прометея, которому дружба не помешала приковать титана к скале, ибо такова была воля Зевса… О, как все мимолетно, сердце разрывается, сэр! Но как прекрасна эта сладостная отдаленность времени…» Генерал заливается самодовольным смехом, и Скотт Рейнольдс слышит, как он захлебывается и взвизгивает: «Мы тоже уйдем туда, сэр, в это прекрасное заоблачное царство, и в этой сладостной отдаленности времени станем такими же прекрасными белыми тенями для тех, кто полетит на гораздо более совершенных самолетах после нас и будет восхищаться нами, сэр! Да, нами будут восхищаться… в истории!..»
Скотт Рейнольдс готов примириться со своим моральным бессилием, но в этот миг раздается свист воздушной струи. Он сливается с воем мотора, становится неистовым ревом, самолет переламывается пополам, хвост и передняя часть вздымаются, словно крылья, под ногами разверзается бездна. Воздушная струя смывает людей и чемоданы, все сыплется в толкотне, воплях и реве вниз, а там земля, которая алчно
