«
И вот родилась девочка, у нее смешная толстенькая косичка колечком, круглые очочки, каким-то образом прошло десять лет, девочка уже готовится к музыкальному конкурсу имени Флиера, а он, наверное, все-таки сволочь. Естественно, не Флиер, хотя и он, может быть, тоже.
Петров знает, что жена без него пропадет, разложится на элементы, не сумеет общаться с их слегка аутичным сыном, подростком Дмитрием, сын уйдет из дома, будет шляться по наркоманским притонам, запускать под кожу дельфинов стаю, как поет этот улыбчивый певец. Жена поселит в квартире свою ведунью-мамашу, она будет снимать порчу и выкатывать на яйцо, по всем комнатам, а Машку заставит жить в кладовке и спать на сломанном двухколесном велосипеде, вместо подушки — насос.
Определенно, что-то можно решить. Но это так сложно. У него нет времени.
Но он тоже! тоже! пропадет без любимой женщины, ее умной улыбки, низковатого грудного голоса, длинных прямых волос, на которых хорошо засыпать, еще лучше просыпаться. И эта неизменная готовность принять его — а таким, каков есть.
То есть сволочью, самокритично конкретизирует про себя умник Петров. Сволочью, привыкшей к тому, что его жизнь имеет — как спроектированный грамотным архитектором коттедж — общественные помещения и личные покои. Приватные.
Любимая женщина говорит, что вот завтра она не сможет, у нее вечерники в институте, и послезавтра не сможет — у девочки вокал, индивидуальные занятия, а вот в пятницу они могли бы увидеться, они так давно не были вместе… Голос любимой женщины делается еще глуше, как бы пересыхает от сдерживаемой страсти, и Петров чувствует знакомое возбуждение.
Она никогда не перестает его волновать, в одной ее прикушенной темно-красной губе, в учащенном дыхании столько секса, что смешно и нелепо вспоминать, как когда-то он подсаживался на немецкие и венгерские порнофильмы с овощами и манной кашей в главных ролях.
Женская сексуальность, убежден Петров, должна прятаться в свободных, реющих одеждах скромности, чуть выплескиваясь чувственными протуберанцами.
Любимая женщина спохватывается и предлагает его покормить: я быстро, картошка уже начищена, и котлета имеется… или хочешь блинчиков? А что, с вареньем…
Умник Петров отказывается: пора ехать, увидимся в пятницу, спасибо тебе.
«Мясо вредно», — цитирует он на пороге, любимая женщина смеется и отвечает: «Тщательно пережевывая пищу, ты помогаешь обществу…»
Как хорошо, когда она в таком расположении духа, не злится, не требует невозможного, пусть бы так было всегда, думает Петров, он, со своей стороны, сделает для этого все.
Как там, у Бродского: чтобы забыть одну жизнь, нужна как минимум другая, а почему у человека не может быть сразу и одной, и другой жизни?
Тем более, если они уже есть.
— Спасибо тебе, Юля, огромное, что ты меня выкрала, пусть и временно, — благодарно дернул плечом Боб, выбираясь из Юлиного зеленого автомобильчика «Пежо-207», явно недостаточного по габаритам для комфортного размещения его длинных ног, — во-первых, Наташа, а во-вторых, я бы просто свихнулся сегодня в больнице.
— Пока не за что, пока не за что. — Юля рассеянно пискнула сигнализацией, оглядывая незнакомый двор. Бобов двор. Здесь он живет. С дядей Федором. Вот в этом доме. Вот в этом подъезде. Стандартная дверь, домофон, почтовые ящики с открытыми и пустыми пока железными ртами.
Стены в классическом граффити: «АЛИСА», «Мы вместе», — казалось бы, столько лет прошло, когда- то мятежный бунтарь и певец отбивает поклоны в церкви и морализаторствует вовсю, а на стенках все рисуют и рисуют пятиугольную звезду. Шахта старого решетчатого лифта, редкость, старый дом — и с лифтом, но они поднимались пешком, по почти винтовой лестнице: все кругами, кругами.
— У нас тут слишком много замков, — извинился Боб, доставая увесистую связку ключей у неприступной двери, напоминающей бронированную сейфовую в каком-нибудь казино. — Федор почему-то всегда протестовал против установки квартиры на охрану. Хотя с его коллекцией… Заходи.
— Добро пожаловать, дорогой друг Карлсон, ну и ты, Малыш, проходи, — пробормотала Юля, просачиваясь в квартиру. Гостеприимно и вполне самостоятельно зажегся яркий свет.
У порога их встречали.
Наташей оказалась не малолетняя родственница из деревни Алтуфьево Клявлинского района, приехавшая завершать среднее образование в училище культуры, а выхоленная аристократичная кошка, чернобелая и прекрасная, независимо вышедшая навстречу. Породы невская маскарадная, проинформировал Юлю Боб. Для Наташи было куплено куриное филе, телячья печенка и тридцатитрехпроцентные сливки марки «Петмол». Вызывающе подняв пушистый хвост, Наташа не спеша и с достоинством проследовала к месту своих трапез, где дожидалась порции вкусной и полезной пищи нарядная фарфоровая тарелка, расписанная букетиками.
— О, господи! — Юля от неожиданности вздрогнула.
Дом Боба и дяди Федора был похож на музей… Вдоль умело отделанных венецианской штукатуркой цвета песка стен стояли, чередуясь, низенькие выставочные столики-витрины и высокие выставочные шкафчики-витрины — темное дерево, теплое на вид, по углам — железные массивные скобы, сверкающее стекло. «Какой-то морской стиль», — подумала Юля, снимая почти удобные туфли и направляясь к ближайшему стенду. На черных бархатных подставках, в черных бархатных ячейках возлежали часы, десятки часов, сотни часов, наручные, карманные… Юля огляделась. Да, все компактные, небольшие.
— Бобка, у-у-уххх, ничего себе! Какие тут у вас чудеса! Можно посмотреть?
— Конечно, о чем ты… Мне очень приятно. Это Федорова коллекция, он же — сумасшедший часовщик, — любовно произнес Боб, — просто помешан на этом. Ты не знала, наверное, мы потерялись до этого… Переписывается с кучей людей. Специалистов. Английский он выучил только за то, что надо же как-то общаться. С детства собирал и изучал основные типы спусков, механические усложнения…
— Посмотри, вот редчайший экземпляр, секундомер «Excelsior Park», Швейцария, начало двадцатого века. — Боб поднял откидную крышку витрины-столика. — При реставрации случайно обнаружили внутри «аптечку» оригинальных запасных деталей, представь! Все подошло идеально.
Юля бережно приняла в руки драгоценный секундомер — сияющее стекло, строгие черные стрелки, благородный циферблат цвета яичной скорлупы. Отполированный до блеска мельхиоровый корпус приятно охладил горячую ладонь. Захотелось прижать его и к пылающим щекам, но Юля не решилась. Все-таки редчайший экземпляр.
Наташа закончила свой ужин, бегло потерлась о ногу хозяина, учтиво благодаря. Красиво разложив хвост, принялась ревниво наблюдать за Юлей. Женщин Наташа не ценила.
— Вот это — смотри — последнее приобретение дяди Федора. Из Англии приволок, мы ездили зимой. Отыскал в крохотной лавчонке, чуть ли не у старьевщика. Сейчас реставрирует… Особо ценными часами он занимается всегда сам. Никому не доверяет. — Юля придвинулась ближе, внимательно рассматривая крупные часы в серебряном корпусе. Наверное, такие и были у Белого Кролика, настоящие, со звоном.
— А вот самые старинные в коллекции, — Боб осторожно открыл отдельно висящий нарядный ящичек наподобие некрупного стеклянного скворечника: — Русские карманные часы, восемнадцатый век, казенная часовая фабрика «Марка Фази». Времена Екатерины Второй. — Боб вытащил позолоченные часы-луковицу, нежно погладил корпус пальцами, как мог бы погладить любимое лицо.
— Ты — настоящий Хранитель, — определила Юля.
— Да, я — Хранитель. Спасибо. Мне это подходит. Но, прости, я тебя заговорил совсем, — спохватился Боб. — Проходи, пожалуйста, сварю нам кофе. Помнится, ты любила кофе. Дядя Федор тоже. Без сахара, без молока. Черный крепкий кофе… — Боб помолчал. Пристально посмотрел на Юлю. Спросил: — Как считаешь, сейчас еще рано снова звонить в реанимацию?
