лейтенантские погоны и стал командовать сменой. Следующее повышение не заставило себя ждать: ему, уже капитану, доверили отдел по борьбе с преступлениями против личности. Дослужившись до полковника, Рокуэлл возглавил Центральное полицейское управление. Теперь он птица высокого полета. Его сфера – не столько полиция, сколько политика: у него в руках финансы всего управления, статистика, связи с общественностью. Он мог бы занять видную должность в департаменте безопасности. Мог бы баллотироваться на пост мэра города. «Знаешь, в чем заключаются мои обязанности? – как-то раз вырвалось у него. – Прогибаться перед власть имущими и пускать им пыль в глаза. Какой теперь из меня коп? Я превратился в обыкновенного пустозвона». И вот теперь полковник Том, «обыкновенный пустозвон», тихо сидел передо мной и молчал.
Пожалуй, мне еще не доводилось видеть его таким подавленным.
– Майк, – с трудом выговорил Рокуэлл, – дело нечисто.
Я выжидала.
– Что-то там нечисто, – повторил он.
– Мне тоже так показалось, – кивнула я.
Довольно дипломатичный ответ, но полковник уцепился за него как за спасительную соломинку:
– Что именно тебе показалось, Майк? Скажи мне не как друг, а как полиция.
– Полиция может сказать только одно, полковник Том: это похоже на самоубийство. Но мог быть и несчастный случай. Эта тряпка на полу, жестянка. Может, Дженнифер чистила оружие и случайно…
Он содрогнулся. Видно, я сморозила глупость. Как можно случайно сунуть в рот револьвер? Разве что захочется попробовать его на зуб. Ощутить вкус смерти. Но ведь у Дженнифер…
– Это Трейдер, – перебил мои размышления полковник Том. – Готов поклясться, Трейдер здесь точно замешан.
От такого заявления я опешила. Не спорю, бывают случаи, когда самоубийство на поверку оборачивается убийством. Но тогда для установления истины достаточно нескольких секунд. Предположим, сейчас десять часов вечера, суббота. Место действия – Дестри или, допустим, Оксвилл. И только что какой- то криминальный тип разнес своей цыпочке башку из обреза. Опомнившись и чуть поразмыслив, он рождает гениальный план: «А свалю-ка я все на нее…» Тщательно протирает ствол, усаживает мертвое тело на кровать или в кресло. Некоторые заходят еще дальше – в наглую пытаются состряпать предсмертную записку (образчик такого, с позволения сказать, творчества долгое время висел у нас на доске объявлений: «Досведанье нехочу жить»). Считая, что дело обставлено в наилучшем виде, этот умник звонит в полицию. Мы приезжаем по вызову: «Да-а-а, Марвис, горе-то какое; как же это стряслось?» У Марвиса уже готов ответ: «У нее, это, как его, депрессия была». А сам бочком-бочком – и за дверь, вроде как не хочет путаться под ногами. Теперь наш черед. Осматриваем труп: вокруг раны – ни ожога, ни следов пороха. Брызги крови не на той подушке и даже не на той стене. Идем за Марвисом на кухню, а он стоит с целлофановым пакетиком в одной руке и нагретой ложкой – в другой. «Убийство. Героин. С тобой все ясно, Марвис. Собирайся. Прокатимся в управление. За чем? За тем, что на тебе мокрое дело. Почему? Да потому, что ты мудак. И поганый выродок. Вот почему». Чистейшей воды мокруха заявилась на бал обряженной в платье самоубийства. Такую сцену нетрудно себе представить, если в ней главное действующее лицо – тупой бандит и наркоман, но если это умница Трейдер Фолкнер, ученый, преподаватель, профессор философии?… Ой не надо. Какая, собственно, разница? Замаскировать убийство под суицид нельзя. Все эти россказни – чушь собачья. Значит, профессор… Ну да. Убийство всегда выплывает наружу. Преступника может спасти лишь случайное везение или многолетний опыт. Если жертва была сравнительно молода и не страдала серьезными заболеваниями, если смерть не подкрепляется серьезными причинами, то такое «самоубийство» бывает только в мыльных операх, где вместо крови течет кетчуп. У полиции глаз наметан. Будьте спокойны, мы разберемся, что к чему. Потому что это в наших интересах – доказать, что смерть наступила в результате убийства, а не суицида. За раскрытое убийство полагается отпуск, премия, благодарность в приказе. А от самоубийства – никому никакого проку.
«Это говорю не я, – промелькнуло у меня в голове. – Это кто-то другой. Меня здесь нет».
– Трейдер?
– Вне всякого сомнения. В тот вечер он был у нее, Майк. Он был последним, кто видел ее в живых. Не берусь утверждать, что… но без Трейдера тут не обошлось. Он имел на нее огромное влияние. Трейдер точно причастен к этому делу.
– Но почему именно он?
–
Я откинулась на спинку стула, как бы отстраняясь от этого мнения, но полковник продолжал:
– Думаю, ты со мной согласишься. На всем свете не было человека счастливее Дженнифер. Она была абсолютно уравновешенной. Она была… словно бы из солнца.
– Все это чистая правда, полковник Том. Но как знать, что у человека на душе? В мире столько горя – нам с вами это хорошо известно.
– Но из-за чего… – Спазмы сжали ему горло. Наверно, полковнику привиделись последние мгновения жизни дочери. Он несколько раз кашлянул, судорожно сглотнул и договорил: – Ей было больно. Задумайся, Майк, почему ее нашли обнаженной? Это Дженнифер, наша скромница! Да она в жизни не носила бикини – при ее-то безупречной фигуре!
– Простите, сэр, но ведь делу дан ход? Кто им занимается – Сильвера?
– Я приостановил расследование, Майк. У меня к тебе есть просьба.
Телевидение оказало большое влияние на преступников. Оно подарило им стиль. И оно же испортило суд присяжных. А заодно и законников. Мало того, оно даже до нас, до полиции, добралось. Никакая другая профессия не была настолько идеализирована и приукрашена. У меня в голове вертелось сразу несколько эффектных реплик. К примеру, можно было бы ответить: «Я покончила с прошлым, полковник. Теперь это не по моей части». Но передо мной сидел полковник Том, и я сказала ту единственную фразу, которую могла произнести в этих условиях:
– Когда-то вы спасли мне жизнь; для вас я сделаю все, что смогу.
Он потянулся к своему дипломату, вынул папку с надписью: «Дженнифер Рокуэлл. Дело № X-97143» – и передал ее мне:
