Кингсли Эмис
Я хочу сейчас
– Теперь позвольте подвести черту, – сказал Ронни Апплиард так, словно вправду просил позволения. – Как насчет более отдаленного будущего? Не думаете ли вы, что своими теперешними предложениями правительство, – он внезапно повернулся к молодому министру слева, – лишь отщипывает крошки от этой насущной, важной…
Министр только успел пробормотать: «Не то что…» – как Ронни налетел на него снова:
– Старики – не досадная помеха, которую мы вынуждены преодолевать; они отдали жизнь ради нашего процветания, они заслужили в полной мере свою долю в нем, и мы обязаны, вы обязаны…
Внезапная пауза Ронни застала министра врасплох. Он редко имел дело с телевидением, а Ронни только что совершенно застращал его, оспаривая несомненные факты, касающиеся предписаний министра здравоохранения. Прав был он, но мало кто из трех миллионов зрителей знал это. Министр прекрасно понимал: в следующей передаче Ронни признает свою ошибку, но так, что огромное большинство, забыв суть проблемы, восхитится им еще больше. Министр, резко взмахнув рукой, сказал со сдержанной яростью:
– Слушайте, Ронни, я и все мои коллеги постоянно Думаем об этом. Для нас эта проблема имеет приоритетное значение. По-вашему выходит, что мы ничего не делаем. Я только что говорил вам…
– Почему же ничего, мистер Гибсон? – Ронни сидел неподвижно на высоком стуле, рослый, светловолосый, худой, с хищным взглядом. – Почему же ничего? Просто куда меньше, чем требует простое приличие. Вот и все.
Понимая, каким он выглядит, названный по фамилии после того, как сам величал Ронни по имени, министр открыл рот, словно хотел укусить Ронни, но тот уже повернулся к другому участнику, пожилому заднескамеечнику из оппозиции, очень полезному в подобных передачах благодаря блеющему голосу, всегда озадаченной физиономии и сочетанию седой шевелюры с черными усами.
– Вы согласны с этим, сэр?
– О да. Решительно. Решительно согласен.
– Хотя, позволю себе почтительно заметить, что, вспоминая вашу партию у власти, не очень преисполнишься доверия к ее планам насчет старых людей.
– О! Против этого я возражаю. Решительно возражаю!
Но время у Ронни всегда было рассчитано, он видел, как умоляюще скорчился режиссер, скрестив указательные пальцы, сигнализируя, что осталось полминуты.
– Благодарю вас, джентльмены, боюсь, что времени больше нет.
Справа и слева послышалось недовольное ворчание. Перед Ронни вспыхнул красный огонек камеры. Он изобразил на лице одно из своих выражений искренности, полузакрыв левый глаз и выпятив губы, и сказал в камеру:
– Ну, что вы думаете? Я скажу, что думаю я. По-моему, у нашей нации все ценности наизнанку. Почему здоровое и ответственное общество швыряет деньги на бесполезные излишества вроде содержания войск за океаном или на водородную бомбу (это похуже, чем излишество!), а стариков мы держим на грани нищеты? Не следует забывать об этом, когда мы напыщенно болтаем о приоритетах. Но сейчас, как бы то ни было, напыщенно или нет, больше ни слова. В среду, в обычное время, «Взгляд» вновь в эфире, с новыми известиями и мнениями. Доброй ночи.
По правде, Ронни Апплиард чувствовал к старикам лишь легкую неприязнь, никогда не лил слезы из-за водородной бомбы и, оккупируй вновь британская армия Индостан, даже не стал бы тратить время на пугань, разве что самого бы послали туда. На миг он лаже подумал, не обернется ли показная забота о стариках против него, не взбесит ли интеллигентную и свободомыслящую молодежь, которая, он считал, была основной его публикой. Потом приободрился, вспомнив, что юные ублюдки ненавидят отцов, а не дедов.
Когда дали титры и огромную студию заполнили звон и грохот, Ронни взглянул на собеседников, по- другому изобразив ту же искренность, то есть поднял брови и усердно замотал головой. Крупным планом это выглядело бы несолидно, но сейчас сойдет.
Как обычно, он с жаром сказал:
– Чертовски здорово! Одна из лучших дискуссий за время существования моей программы. – Ронни всегда так говорил: участники должны уйти с симпатией к тебе или хотя бы с меньшей злобой, чем следовало бы по логике. – В самую точку попали!
– Думаю, да. Думаю, да, – прозвучало слева, но министр сказал несколько раздраженно: – В предписаниях о попечении говорится…
– Я знаю, Фил, мне очень досадно, не пойму, что за бес меня попутал. В среду, конечно, я это исправлю. Когда сообразил, было слишком поздно отступать. Это даже на секунду выбило меня из седла – надеюсь, не было заметно? – Ронни метнул тревожный взгляд в пространство между обоими собеседниками.
– Чтобы вы показались озабоченным, вам нужно было что-нибудь покрепче этого, – сказал, чуть улыбнувшись, министр.
– Всем спасибо! – крикнул голосом тренера хозяин сцены, когда звон и грохот затихли.
Начался шум уборки. Режиссеры титров – два сморчка в коричневых комбинезонах (единственные члены команды старше 30 лет) – собирали с армейской суетой черные картонные щиты. Камера отъехала, как бесшумный подъемный кран.
Из джунглей подмостков и кабелей у выхода вынырнул режиссер, бородатый, в вельветовой куртке, и зашагал через студию. Ронни перегнулся и похлопал министра по коленке.
– Честно, Фил, мне очень жаль.
– Не будем об этим, мистер Апплиард.
