семья, Луизиана, южная красавица, плантация, жареный цыпленок, весь этот хлам… Как бы то ни было, теперь нужно запомнить это имя – Болдок, Болдок всю дорогу, БОЛДОК.
Ярко, словно кошмар в детстве, Ронни увидел фото в газете не более чем двухлетней давности – новобрачные у Ройял-Чэпел (где же еще?!), самодовольная улыбка на бесспорно аристократической физиономии лорда Болдока выдавала дурной вкус. Все же в только что обретенном благодушии Ронни считал возможным отказаться от ненависти к Болдоку, если его падчерица не будет настаивать на ней. Прежде чем продолжить беседу, Ронни чуть не обругал себя за то, что раньше не сложил вместе имена Квик и Чамми и прочие данные, но в такой вечер, когда будущее озарялось сиянием огромной банкноты, ему было не до того.
– Болдок, – сказал он, размышляя. – Конечно. Не было ли в газетах чего-то как раз позавчера? Или на той неделе?
– Мама давала большой прием для бразильского скульптора.
– Верно! Звучало это ужасно шикарно. Боюсь, я не вращаюсь в таком обществе (ПОКА!). На что это похоже?
– О, довольно забавно. – Явно она не очень горласта. Надо что-нибудь делать с этим голосом. Если Ронни намерен проводить много времени в ее обществе (и он чертовски хочет этого!), то нельзя ей позволять бубнить, словно она телефонную книгу читает. Не скажешь, что голос – единственное или главное из того, что нужно исправить. Главное возникло во всей красе меньше чем через минуту, когда они достигли Кингс-роуд, повернули к Слоун-сквер и двинулись к подъезду с мощными колоннами. Освободясь от его руки, Симон пошла напрямик и прислонилась к перилам – на нее снова накатило, как два часа назад, там, у садовой изгороди. В нескольких ярдах гремели машины.
– Ронни.
– Да?
– Что я неправильного делала в постели?
Можно было заверить ее, что произошло недоразумение, или что во всем виноват он сам, или что- нибудь еще, но лучше было начать так, как он замыслил. Примириться с ее странностями, вести себя, словно он просто забавляется, стоило бы ему слишком дорого. Он был мужчиной в полном смысле слова, не слюнявым терапевтом-сексологом. И он сказал деловито:
– Ты еще девушка, так?
– Если будешь нападать на меня, уйду.
– Но, Симон, нельзя оставаться глупым ребенком. Просто ответь на мой вопрос разумно. Ладно, допустим, что ты не девушка. Сколько мужчин у тебя было?
– Сотни.
– Сколько именно, Симон?
– Сорок четыре. Я вчера считала.
– Боже всемогущий! И меня считала?
– Нет. Но это не так много. С тех пор как я начала, было примерно четыре в год. Спорю, что год тебе показался бы здорово длинным, если б не удалось заполучить четырех новых девушек. На каждые три месяца только одна, понимаешь?
– Да, понимаю. Ты всегда сама приставала к парню, как сегодня ко мне?
– Нет, – просипела она с обидой.
– А что тебя заставило зазывать меня?
– Симпатичным показался.
– Но почему ты не могла подождать, чтобы все пошло своим чередом? Если у тебя было хоть четверо мужчин, не то что сорок четыре, ты должна была знать, что тебя закадрят, и скорее раньше, чем позже. И еще, для чего эта смехотворная история, когда ты потребовала у миссис Райхенбергер кровать? Какого, черт возьми, ответа ты ожидала?
– Добрый вечер, Уэйтекер.
Ронни уставился на него, но расслабился, увидев седеющего парня в ливрее швейцара, пробурчавшего что-то сердечное, но невнятное, пока они поднимались по ступенькам к ближайшей двери.
– Слушай, Симон, почему ты так поступила у Райхенбергеров? Давай – почему?
– Не знаю, я хотела тебя.
– Нет, не хотела: это было очень…
– ХОТЕЛА.
– Слушай, бьюсь об заклад, у меня дома ты только и ждала, чтобы все поскорее кончилось. Если ты признаешь это, мы можем найти общий язык, иначе…
Она начала говорить с какой-то потугой на эмоции, но тут на дороге что-то внезапно взревело, заставив ближайшие окна зазвенеть, поглотив все ее слова. Промчался, направляясь к центру, огромный грузовик. В уличном свете казалось, что груз его состоит из полдюжины унитазов без сидений – несомненно, остатка гораздо большего числа, уже распределенного по туалетам столицы. Симон закончила много раньше, чем можно было разобрать слова.
– Что? Что?
Она энергично замотала головой.
– Что ты сказала?
– Неважно. Не могу повторить.
