прошлом году. Вы бы поразились, узнав, как эти дела похожи на ваше.
– Это обвинение притянуто за уши.
– Конечно, притянуто, можете не сомневаться. Но оно весьма серьезно.
– Было бы, мистер Апплиард, было бы, – сказал серьезно Филдс. – Было бы, если его осуществить. Но если мисс Квик вернется с нами и вы не приблизитесь к ней, пока вы в поле действия этих полицейских, никто ничего не узнает. Прошу вас согласиться.
– Я бы мог чертовски много сказать обо всем этом в суде. И о болдоковских делишках. То, как она…
– Без сомнения, могли бы, дойди дело до суда. Хотя это не появилось бы ни в судебных отчетах, ни в прессе. В любом случае слова «мог бы» показывают…
– Ладно. Слушайте. Не оставите ли вы и эти фараоны нас троих на минутку, чтобы мы могли переговорить?
Переглянувшись с полицейскими, Филдс спросил:
– Не возражаете, лорд Бол док?
– Нет.
Едва закрылась дверь, Ронни сказал Симон:
– Кому ты сказала и почему?
– Не сердись. Я сказала Биш. На случай, если мама по-настоящему расстроится. Понимаешь, она может вправду довести себя до болезни. Сердце и всякое. Я просила сказать ей, только когда мы будем в пути. Не сердись, Ронни.
– Так вот почему ты оказалась без паспорта.
– Нет; он был под замком. Но мне следовало взломать ящик.
– Да-да, это тебе следовало сделать.
Оба дрожали. Болдок сказал:
– Поверь мне, Симон, это лучший исход.
– Леди Болдок действительно больна? – спросил Ронни.
– Нет.
– Биш просто пошла и сказала ей. Несомненно, ее проинструктировали.
– Нет. Биш – вторая жена, вернее, вдова дяди Симон. Денег у нее нет.
– Ясно. Ну, дело вроде закончено, так?
– Ронни, – сказала Симон, начавшая плакать.
– Что?
– Почему ты не дал себя арестовать? Поборолся бы с ними. Ты бы мог поднять страшный шум. Этот законник понимает, что мог бы. Я смотрела на него. Я бы помогла тебе.
– Спасибо, но, кроме всего прочего, это означало бы конец моей работы, потому что продюсеры не любят, если их людей привлекают к суду в Америке, когда тем следует вещать в Лондоне. Более чем вероятно – конец всей моей карьеры.
– Всего лишь переменишь работу.
– Всего лишь! – крикнул Ронни, потом секунд пять не мог заговорить. – Но так же и покончу с карьерой. Я знаю, против нее можно многое сказать. Не столько, сколько о карьере твоего отчима, который живет с женщиной – сущим динозавром по ненависти и своеволию, потому что не в силах жить, как дерьмо, на две тысячи фунтов в год или найти работу… – Раза два глубоко вздохнув, он продолжал: – Конечно, карьера телевизионщика ужасна, но другой у меня нет.
– Ты же пишешь книги. Ты говорил мне.
– Ты истинная богачка, Симон! И мыслишь как богачка! Ронни Апплиард хорошо продвинулся в своей карьере к тридцати шести годам, когда внезапно разрушил ее. И купил себе другую и начал ее делать… Я хочу выпить. Я провожу вас, ребята.
Когда Ронни вернулся в комнату с виски цвета красного дерева и содовой, Симон уже исчезла, но лорд Болдок еще оставался и усиленно гримасничал.
– Апплиард, я не хочу, чтобы вы…
– Не трудитесь ничего говорить, Чамми, старина. Ведь что бы ни было, я буду ненавидеть вас всю жизнь. Да, я знаю, вы только выполняли приказ, и, будь ваша воля, было бы иначе. Не так чтоб была большая разница, но иначе. Минуточку.
Он нагрузил Болдока шелковым золотисто-белым платьем Симон, свитером, чулками, бюстгальтером, зубной щеткой, дентальными стимуляторами и прочими предметами с полки над ванной. Образовался узел с двумя ручками.
– Да, я знаю, она может купить все, что ей нравится, но я, как и ваша жена, не люблю, чтобы добро пропадало. Такая, верно, судьба. – Ронни открыл дверь. – Теперь убирайтесь.
Симон много навезла для обеда: вырезку, лук, бобы, морковь, петрушку, авокадо, оливковое масло, уксус, соль, чеснок, бутылку красного бургундского, штопор. Он отнес еду на несколько ярдов в кусты, вынул из коробок и вывалил. Приправы положил в кухонный шкаф. Вино и штопор упаковал в чемодан. Пообедав виски и мороженым, лег на нижнюю кровать и немного поспал. Когда не мог больше спать, прикончил виски, пошел в контору, расплатился и позвонил в Андиамо, вызвав машину до аэропорта. На следующий день рано утром он был в Лондоне.