однако каждый раз спецслужбы устраивали охоту на самоубийц.
«Спецназ опаздывает, а у нас приказ – не стрелять на поражение. Меня засекли, и сейчас, вот прямо сейчас, вот он замахнулся, сейчас эта сволочь метнет сюда гранаты – и все! И конец! Всем ребятам конец!..» – думал Андрей Лосев, вскакивая с промозглой земли.
– Та-та-та... – Андрей выстрелил в небо. Широкий шаг, и он на тротуаре. – Та-та-та... – Лосев побежал. Прочь от газона, на котором залегли товарищи, на который упал, дай бог, всего лишь раненый лейтенант Саша.
«Только бы парни не обнаружили себя еще хотя бы секунду! Секунду мне! Одну-единственную! Пожалуйста!..» – умолял Андрей бога, в которого верят на войне даже атеисты, и бежал, убегал от газона, подставляя спину фашистам, отвлекая внимание врага с буквами GD на погонах.
За спиной беглеца грохнуло. Взметнулось к хмурому ленинградскому небу крошево бордюрного камня. Взрывная волна опрокинула Андрея. И лишь пара-тройка мелких осколков просвистела над головами его друзей, над неподвижным, раненым, но живым лейтенантом Сашей...
Андрей проснулся. Рывком сел на постели, уронив одеяло на пол. Минуту сидел неподвижно, таращился на геометрический рисунок обоев, дышал шумно, сопел носом, потом рухнул затылком на подушку, расслабился. Точнее, заставил себя расслабиться волевым усилием и закрыл глаза. Вялой рукой нашарил на прикроватной тумбочке пачку папирос и спички, поставил на голый живот пепельницу, закурил.
Два года минуло с той страшной ночи. Ровно два года. И вот уже второй раз, аккурат накануне поганой даты, память во сне воскрешает былые события с бесстрастностью кинохроникера. Второй раз он засыпает накануне дня рождения скотины Адольфа и слышит, будто тогда, наяву – «Тревога!»...
Андрей затянулся поглубже, еще, еще, кашлянул, затушил окурок, вернул пепельницу обратно на тумбочку, медленно приоткрыл глаза. Сизый дым плавал над кроватью слоями.
Где сегодня высадятся смертники? Или уже высадились? Ночью, как и два года назад, в Ленинграде? Где? На Лиговке, где осенью с фашистских дисков сбрасывали листовки? В Веселом поселке, над которым ни разу не замечали диски со свастиками? На Гражданке, куда обычно стягиваются мобильные силы ПВО накануне «парада»? Снова в городе на Неве? Или «парад» запланирован гитлеровцами в Москве, как в прошлом году? Или в Лондоне? В Нью-Йорке? В Париже? На месте взорванной фашистами-камикадзе месяц тому назад башни Эйфеля?..
Зазвонил телефон на тумбочке.
Лосев перевернулся на бок, поморщился – спина заныла, взглянул на будильник, что стоял вплотную к телефонному аппарату. Без семи шесть.
После третьего «дз-з-зы-ы» Андрей снял трубку.
– Да.
– Спишь, Шарапов?
– Моя фамилия Лосев.
– Ты чего такой серьезный? Обижаешься? Зря! Больно ты похож, Лосев, на Шарапова из телефильма. И внешне, и вообще.
– Зато вы совсем не похожи на Глеба Жеглова.
– А я знаю! Однакося внешне, только внешне, я отличаюсь от актера Высоцкого! Но вот ведь какая штука, я, как тот Глеб, – начальник убойного отдела, а ты, как тот Шарапов, – новичок в угрозыске, верно я говорю? Чего молчишь, Шарапов-Лосев?
– Товарищ майор, не было еще сообщений, где...
– Не в курсе! – перебил начальник другим, серьезным голосом, догадавшись, о чем спрашивает подчиненный. – Во всяком случае я не в курсе, а значит, вернее всего фашисты устроили «парад» на территории другого государства. Если уже устроили. В прошлом году, вспомни, они на проспекте Мира высадились только к вечеру.
– Помню...
– Отставить нюни, Андрюша! Некогда тебе, герой, нюни-то разводить – за тобой авто едет, слышь? – В голосе майора вновь появились игривые нотки. – Вместе с Панасюком подкатит прям к подъезду, слышишь? Как понял, молодой?
– Ничего не понял, – Андрей спустил ноги с кровати, нашарил тапочки и одновременно шлепнул ладошкой по пумпочке будильника, дабы предотвратить звонкую побудку – будильник должен был зазвонить ровно в шесть.
– В засаде вам с Панасюком, значится, судьба выпала посидеть. Панасюк объяснит детали. Ты, слышь, термос кофе покрепче сообрази, ладно? А то мы с Панасюком после ночного дежурства, он под утро зевать начал – ваще кошмар!
– Соображу.
– И пожрать ему сделай, лады? Поспешай, Андрюха, цигель-цигель, ай-лю-лю!
Андрей успел принять душ и побриться, одеться и обуться, приготовить два литра кофе и залить бодрящий напиток в китайский термос, нарезать бутербродов и завернуть снедь в фольгу, проверить личное оружие и оправить лямки подмышечной кобуры-«босоножки», съесть яблоко и закурить, прежде чем во дворе призывно протрубила казенная «Волга».
Услыхав зов служебного автомобиля, выглянув в окно и убедившись – да, это за рулем казенной «волжанки» шофер насилует клаксон, Андрей Лосев выматерился в сердцах и поспешил на выход.
Злой, со спортивной сумкой через плечо, с дымящей беломориной в зубах, Андрей покинул однокомнатную ведомственную жилплощадь, не дожидаясь лифта, пробежался по ступенькам, выскочил во двор.
Возле парадного дворник дядя Федя сгребал уличную слякоть в аккуратную кучу и то уважительно поглядывал в сторону черной «Волги» с буквами «ЛЕБ» на номерном знаке, то с тревогой глядел в небо, разглядывая аэростаты в утреннем сумраке.
– С добрым утром, дядь Федь, – Андрей аккуратно придержал парадную дверь, не давая ей хлопнуть.
– Хорошо б, чтоб доброе, – вздохнул дворник. – Видал, сколько «колбасок» к утру в небесах прибавилось? Скажи, Андрюша, разве ж хотя бы раз диск за аэростатный тросик зацеплялся? Батька мне рассказывал, в сороковых случалось, ихние самолеты цепляли тросики и подрывались на подвешенных к тросам минах, но то ж были самолеты, а диски, они...
– Извините, дядя Федя. Спешу.
– Ага, беги. Меня прости – старый стал, вижу, что тебя ожидают, а с разговорами лезу. Прости старика.
– Да бросьте вы, дядя Федя! Какой же вы старик? Со службы вернусь – побеседуем, договорились?
Андрей побежал к «Волге», ему навстречу открылась передняя дверца, и, едва бегун плюхнулся в кресло рядом с водителем, молодой вихрастый парень за рулем, трогая авто с места, пробубнил сварливо под курносый нос:
– Как будто генерала дожидались. Бензин вхолостую переводили, пока он с дедком лясы точил. Как будто мы такси и...
– Не «с дедком» я «лясы точил», а перекинулся парой слов с пожилым, уважаемым человеком! – строго оборвал вихрастого водителя Лосев. – Ты лучше ответь: зачем гудел, клаксон мучил? Люди спят, о них ты подумал? Ребятишки, пенсионеры, кому на работу во вторую смену! Зачем их будить? Что, трудно по лестнице подняться и в дверь позвонить?
– Не ругайся, Лосев, – примирительно пробасил с заднего сиденья толстяк Панасюк. – Моя вина, задремал я, а как тормознули, с дури, с дремы и рявкнул – гуди, мол.
– Ой, извините, Тарас Борисович! Забыл с вами поздороваться.
– Извиняю. Долго мы до тебя добирались, Андрейка, а я две ночи не спал, и на дорогах сплошные объезды. Туда-сюда, вправо-влево, все перекрыто, болтанка, как на корабле. Сморило меня, раскис совершенно – о-ох-хо-хошеньки-хо-хо... – Панасюк смачно зевнул и по-собачьи замотал лобастой головой. – Бр-р... совсем развезло, будто спьяну.
– Тарас Борисыч, – Андрей расстегнул сумку, достал термос. – Возьмите, – повернулся к Панасюку. – Черный кофе, без сахара, как вы любите.
– О!.. – Могучая пятерня Панасюка схватила термос. – От удружил, Андрейка! – Мясистые пальцы ловко
