этих каноников. Что ему оставалось делать? Он принялся стучать вновь.
— Прошу, умоляю, впустите меня! — Джованни молитвенно сложил руки, когда окошко вновь приоткрылось. — У меня есть епископский перстень, облачение, я все могу объяснить, только впустите…
Вновь в ответ непонятная речь, по тону ругательства, окошко захлопнулось. Джованни опять принялся стучать. Окошко долго не открывалось, дождь лил не переставая, Джованни трясся от холода и лихорадки. Привратник привел одного из каноников, тот выглянул из окошка, подняв над головой плошку, чтобы лучше рассмотреть, кто это посмел нарушить их покой в такую непогоду. Джованни повторил свои объяснения, но нахмуренное лицо каноника яснее слов говорило, что и он не понимает.
— У нас нет архиепископа, — наконец ответил каноник по-латыни.
— Я знаю, — сказал Джованни, — впустите меня, я все объясню.
Непреклонное выражение лица каноника заставило Джованни вцепиться в раму окошка.
— Да послушайте же меня! — воскликнул он, — Вы по-французски понимаете? — перешел Джованни на французский.
Лицо в окошке исказилось от злобы, и каноник изрек на латыни что-то вроде «пошел вон».
Джованни не дал ему захлопнуть окошко и повторил на латыни все свои объяснения, стараясь говорить как можно более медленно и ясно. Он надеялся, что пусть и с трудом, но разбирающий латынь каноник все же поймет хоть что-нибудь. Напрасная трата времени. Поздний час и проливной дождь сделали каноника абсолютно невосприимчивым к чужой латыни. Каноник не желал понимать, поэтому и не мог понять ни слова. Джованни это видел и не сдержался, выругался по-итальянски. Промокший бродяга, изъясняющийся на разных языках одновременно, никак не заслуживал доверия. Каноник, притворяясь перед привратником, будто прекрасно понимает Джованни, заявил, что Джованни говорит не на латыни, а пытается выдать за этот научный язык какую-то свою тарабарщину. Джованни пытался воззвать к их милосердию.
— Я клирик, как и вы! Сжальтесь, не оставляйте меня на улице! — Джованни готов был разрыдаться.
Каноник с привратником переглянулись в абсолютном единодушии: грязный чихающий мальчишка, умоляющий о ночлеге, никак не может представлять из себя особу хоть мало-мальски значимую.
— Епископ или просто клирик какой-то? — с издевкой спросил каноник на латыни, воображая себя очень остроумным, и добавил на своем языке, что потерял терпение, и если Джованни не уберется сей же час по добру по здорову, они с привратником отлупят его палками.
Джованни не понял смысла слов, отступать ему было некуда, поэтому он продолжал цепляться за раму окошка привратника и повторял одно и то же. Каноник и привратник отперли ворота с намерением выполнить свою угрозу. Джованни бросился к ним, но его отпихнули, он не устоял на ногах и упал навзничь в грязь. Мокший все это время на телеге Пьетро поспешил поднять своего несчастного сеньора. Каноник пригрозил Джованни палкой, и дверь захлопнулась.
— Сеньор, пойдемте, найдем постоялый двор, хоть какая-то крыша над головой, — сказал Пьетро, пытаясь отряхнуть плащ Джованни.
Джованни подчинился. Они вернулись к городским воротам и нашли недалеко от городских стен таверну. Пьетро постучал. Дверь отпер огромный детина с факелом в руке, смерил путников придирчивым взглядом и потребовал деньги вперед. Не сложно было понять, чего хочет трактирщик, и Пьетро протянул ему монету. Тот посмотрел ее на свет, попробовал на зуб и только потом позволил Джованни и Пьетро войти внутрь.
Пьетро отправился на конюшню проследить, чтобы за лошадьми был хороший уход, трактирные слуги помогли ему разгрузить телегу. Джованни же пошел в общую комнату таверны, осторожно, чтобы ни на кого не попала вода, снял мокрый плащ и сел в угол, подтянув к себе ноги. В таверне никто не догадался развести огонь, чтобы постояльцы могли высушить намокшую одежду. Джованни задремал от усталости, мучительный кашель и хриплый голос Пьетро: «Вот Вы где, сеньор, купить Вам немного вина?» — разбудили его.
Джованни испытующе посмотрел на своего верного слугу.
— Что с тобой, ты болен, Пьетро?
— Ничего, сеньор, вы тоже не в лучшем виде, — печально улыбнулся тот.
И Джованни невольно улыбнулся в ответ:
— Что бы я без тебя делал.
Пьетро купил вина и хлеба. Перекусив, они уселись рядом, прижавшись друг к другу, чтобы было не так холодно. Джованни опустил голову на плечо своего слуги, и Пьетро замер, боясь пошевелиться. Так они просидели до самого утра, пока не начали просыпаться остальные постояльцы — большая группа крестьян, которые сразу заприметили несчастных чужаков и отрядили человека спросить, куда они направляются. Джованни не разобрал вопрос, но ответил: «Силфор на Мерси». К его неожиданной радости, крестьянин закивал, вытянул одну руку, сказал: «Лиодис», вытянул рядом вторую руку, показал в направлении первой руки и сказал: «Силфор».
— Кажется, нам по пути, — сказал Джованни.
ГЛАВА X
О том, почему Джованни проехал за день лишь пятнадцать миль
Ранним солнечным утром в день святой Марии Магдалины Джованни и Пьетро отправились с великодушными крестьянами из Йорка на запад в бург Лиодис. От обильно политых вчерашним ливнем зеленых холмов Йоркшира шел пар. Ветер издалека доносил бренчание колокольчиков, повешенных на шеи овец, кормившихся свежей травой.
Джованни ничто не радовало, он еще не примирился с тем, как безжалостно обошлись с ним каноники Йоркского собора. Если бы не доброта крестьян, смог бы он найти в себе силы, продолжать это затянувшсеся путешествие, в конце которого ждала неизвестность? «Куда б я делся», — невесело думал Джованни. Он удивлялся собственной непоследовательности. Вот он боится людей и не доверяет им, но в то же время дорожит своей верой в человеческую доброту и безмерно благодарен крестьянам за то, что они поддержали в нем эту веру. Джованни с радостью выразил бы им свою благодарность, но в пути было не до того, крестьяне торопились, дорога предстояла неблизкая.
В Лиодис едва успели до темноты. Здесь, к искреннему изумлению Джованни, поселяне чуть ли не передрались за честь принимать путников. Наконец с трудом достигли споразумения[1]: Джованни и Пьетро пригласил к себе в дом крестьянин, который назвался ярдлингом Адамом. Угощали с провинциальным радушием, благо хоть не запихивали еду насильно. На ночь для Джованни и Пьетро постелили семейную кровать. Джованни отказался наотрез, Адам обиделся, они повздорили, каждый на своем языке. Пьетро и жена Адама только переглядывались. Со стороны казалось, что спорящие понимают друг друга, только уж очень сильно жестикулируют. Первым сдался Адам. Джованни схватил Пьетро за руку и утащил за собой спать на сеновал — поскорее, пока хозяин не передумал.
На следующее утро за завтраком Адам долго и с удовольствием втолковывал Джованни, как им ехать, выражая расстояния в неизвестных Джованни фарлонгах. Джованни кивал, тыльной стороной руки вытирая с губ молоко, поданное им как больным и истощенным. До следующего населенного пункта на той же дороге из Йорка на запад, Одересфелт, было, по словам Адама, полдня пути. Адам несколько раз повторил что-то про Кастл Хилл и барона де Ласи. Джованни насторожился, но вместе с тем и ободрился, почти против своей воли, — французская фамилия этого барона прозвучала в устах саксонского крестьянина, как напоминание о чем-то знакомом и близком. Джованни улыбнулся своему воспоминанию: торговцы, с которыми он ехал из Лондона в Йорк, рассуждали про цивилизованные хозяйства, имея в виду нормандцев. Здесь есть люди, которые поймут его слова, а для Джованни это было почти равносильно тому, что они поймут и примут его самого.
Когда Джованни вышел на подворье, все уже было готово к отъезду. Жена Адама вручила Пьетро узел
