Шведский штык лучше крепился к ружью, почему он служил гораздо лучше колющего оружия других армий, у которых штык легко отваливался или застревал в костях, мышцах и коже.)
Как же в таком случае происходило сражение? Расхожее представление по этому поводу вызывает перед нами следующую картину: две огромные толпы налетают друг на друга, точно два несущихся сломя голову стада, и завязывается ожесточенная борьба один на один. На самом деле так бывало крайне редко. Исход боя сплошь и рядом решался прежде, чем появлялась возможность для рукопашной. Обычно одна из сторон медленно и верно, зачастую в большом беспорядке, приближалась ко второй. Когда стороны сходились на достаточное расстояние, открывали стрельбу. Если нападающего не останавливали залпы защищающегося, последний в девяти случаях из десяти пускался наутек. Таким образом, одна из сторон поворачивала и исчезала с поля боя, прежде чем наступала критическая минута, когда пора было скрестить штыки. Если одна сторона уступала, это объяснялось не тем, что она оказывалась побежденной чисто физически, то есть была сломлена интенсивным обстрелом; хотя так иногда и случалось, перестрелку тоже нельзя назвать сколько-нибудь эффективным средством ведения боя. Обмен выстрелами был методом и дорогостоящим, и затяжным, к тому же нередко он и не играл решающей роли. Отступление по большей части объяснялось нехваткой у войска мужества и воли к победе перед лицом смелой атаки, иными словами, армия терпела поражение в психологическом плане. То же самое могло произойти и с нападающими: они запросто останавливались перед несломленным и ненарушенным фронтом защитников и погрязали в длительной перестрелке, которой военачальники всеми силами стремились избегать.
Бой всегда в большой степени зависел от психологических причин, и значение боевого духа для исхода сражения трудно переоценить. Желание сражаться отдельных солдат, их готовность идти в наступление на противника, их способность выстоять всегда имела и будет иметь решающее значение для выявления победителя. Принимая во внимание это обстоятельство, начинаешь догадываться, что основное преимущество шведской тактики было не в технике, а в боевом духе. Шведы рассчитывали на собственную огромную волю к победе и на то, что нервы противника сдадут быстрее. Атакующая сторона всегда имела некоторый перевес в отношении боевого духа. В военной науке считается аксиомой, что наступление стимулирует, тогда как отступление вгоняет в депрессию. Однако еще важнее то, что атака с холодным оружием уже по своей форме повышала желание солдат сражаться и идти на сближение с неприятелем. Этот феномен носит название «бегства к фронту» и означает, что при приближении к врагу, который защищается сильным огнем, тогда как у тебя самого нет возможности отплатить ему той же монетой, солдаты могут выйти из зоны опасности только одним способом — продолжением атаки, дальнейшим наступлением. Шведские солдаты были заложниками различных тактических схем, просто вынуждавших их идти в атаку. Кроме всего прочего, в шведской армии склонны были не торопиться с артиллерийским обстрелом противника, чтобы заставить собственное воинство во имя самосохранения бросаться на прорыв с холодным оружием.
Тактика шведской армии с ее лихими штыковыми атаками оправдывала себя, по крайней мере против рати, которая была хуже дисциплинирована и имела меньшую волю к победе. Именно с таким противниками шведам и приходилось встречаться на протяжении всей войны, отчего они, само собой разумеется, и выигрывали одно сражение за другим. Недостаток подобной методики состоял лишь в ее низкой технической эффективности. Столкнувшись с врагом, обладающим крепким боевым духом, строгой дисциплиной и, самое главное, высокой огневой мощью, можно было оказаться в сложном положении. Если такой противник не отступал, а выстаивал под сильным обстрелом, штурмовая атака грозила превратиться в кровавую бойню.
Побить русских было бы возможно лишь с помощью атаки. Кроме всего прочего, наступление давало сгрудившейся за пехотой коннице шанс привести себя в порядок: ей необходимо было время и, главное, пространство, чтобы восстановить свои едва ли не вконец расстроенные ряды.
Линия пехоты еще тоже не успела как следует построиться, когда был получен приказ о наступлении. Перед солдатами лежала пыльная и выжженная солнцем равнина. Раньше чем они сумеют дотянуться штыками до плотной шеренги русских, им предстояло преодолеть 700–800 метров. Первые 600 метров можно было идти с обычной скоростью, 100 шагов (то есть 75 метров) в минуту, что по времени означает примерно восемь минут. Последние 200 метров, как всегда при атаке на ведущего беглый огонь противника, нужно было покрыть в значительно более быстром темпе. Этот отрезок должен был занять около минуты. В общей сложности наступление, очевидно, продолжалось девять минут, девять томительно долгих минут.
Пехота уже находилась в радиусе действия русской артиллерии. В шведов летели, описывая длинные грохочущие дуги, тяжелые снаряды. Здесь, в начале атаки, они не причиняли большого вреда. Однако по мере приближения к русским позициям сила и прицельность огня должны были возрасти. Самый кошмар, вероятно, наступил, когда шведским батальонам оставалось пройти метров двести. Тогда русские пушки могли начать обстрел разными видами картечи. Еще ближе шведы попадали в радиус действия мушкетов.
Тонкая синяя линия не успела уйти далеко, когда стало ясно, что равнение оставляет желать лучшего. Это было очень плохо.
Отдав Левенхаупту приказ идти в наступление, Реншёльд поскакал к Крёйцу. «Вы видите, насколько дальше растянута на фланге вражеская пехота? Что с этим делать?» — спросил он у генерал-майора, указывая в сторону только что начавшейся атаки. Крёйц ответил: «Ничего другого не посоветую, а только могу подойти на правое крыло, когда пехота наша приступит к штыковому бою». Как будто удовлетворившись предложением Крёйца, Реншёльд во весь опор умчался на левый кавалерийский фланг. Среди конницы справа все еще царили замешательство и расстройство рядов: всадники бесцельно метались из стороны в сторону. Крёйцу, однако, удалось выловить часть эскадронов и построить их на ограниченном пространстве, хотя он вынужден был поставить их один за другим. Первоначальный боевой порядок был нарушен, и кавалеристы, которых выстроил сейчас Крёйц, относились к трем разным колоннам.
Авангард его отряда составили несколько эскадронов из лейбгвардии Конного полка под предводительством лифляндского ротмистра Юхана Блюма. За ними встал Северосконский кавалерийский полк. В нем насчитывалось восемь эскадронов общей численностью в 600 человек. Одна из построившихся рот была из Ландскруны. В нее входили два ротмистра (один из которых, Юнас Эренклу, возглавлял ее), один лейтенант, два корнета, четыре капрала, один трубач и 49 кавалеристов. В обозе остались еще один капрал, один профос, четыре кавалериста, девять обозников, а также четверо больных: лейтенант и три кавалериста. Собственно говоря, в роте должно было насчитываться 125 человек, однако болезни и обморожения сильно разредили ряды. Был даже случай самоубийства: застрелился больной кавалерист Юхан Хэгг. За сконцами выстроился полк драгун Ельма. Командовал полком тридцатидвухлетний подполковник из Стокгольма Карл Левенхаупт. Полк был отдан под его начало на время отсутствия основного командира, полковника Нильса Ельма. Согласно плану, все эти соединения должны были врубиться в русскую инфантерию и таким образом поддержать атаку собственной пехоты.
Торопясь на левый фланг, Реншёльд проезжал мимо короля и его свиты. Фельдмаршал придержал коня и, загнанно доложив Карлу, что «пехота пошла скорым шагом на врага», поскакал дальше. «Как это возможно, чтобы баталия уже началась?!» — изумился Юлленкрук (пехота всего несколько минут как прошла с болота). «Они идут», — спокойно ответствовал король. Юлленкрук быстро нашелся: отвесив низкий поклон, он выразил надежду, что «ангелы Божий да сохранят Его Величество». Впрочем, ангелам должны были помочь драбанты, лейб-драгуны, а также та часть Северосконского кавалерийского полка, которая не была задействована Крёйцем на правом фланге. И они сомкнули свои ряды вокруг короля, когда того подняли на носилки и повезли к пригорку, с которого открывался вид на равнину.
А Юлленкрук вскочил в седло и поскакал по полю туда, где виднелись спины удаляющейся пехоты.
Тучному Пиперу недолго дали поспать под его деревом. Снова примчался Хермелин, который некоторое время тому назад сообщил ему об отбытии короля, — тогда сонный Пипер отмахнулся от него, дескать, не к спеху. Теперь статс-секретарь доложил, что «враг идет на сближение, дабы на нас напасть, тогда как наши могут ответить лишь несколькими мушкетными выстрелами». Вялый спросонья Пипер взгромоздился на коня, окинул сверху взглядом растянувшиеся по равнине шеренги русского воинства. Затем взор его упал на неразбериху, творившуюся за шведской пехотой. «Господь должен сотворить чудо,
