— К завтраку придешь?
— Разумеется…
Княгиня облегченно вздохнула, выйдя из этой душной, натопленной комнаты, — она не любила жарких комнат, — и прошла в переднюю.
Молодая, чисто одетая горничная уж ожидала ее там со шляпкой перчатками и зонтиком. Представительный лакей подал ей коротенькую жакетку, и княгиня, несмотря на сырость и дождь, пошла «делать моцион», направляясь твердой и скорой походкой с Гагаринской набережной к Летнему саду.
Перед уходом она взглянула на часы. Было ровно десять.
— В половине двенадцатого я вернусь! — сказала она швейцару и прибавила: — Если кому-нибудь меня нужно видеть, пусть подождет.
— Слушаю, ваше сиятельство! — отвечал швейцар.
Княгиня обязательно гуляла ровно полтора часа, ни более ни менее, имея с собою подометр, и — совсем не по-женски — была аккуратна, как вернейшие часы, и — что еще удивительнее — умела отдавать приказания кратко, ясно и точно.
Вернулась она слегка вымокшая, зарумяненная и проголодавшаяся.
— Никого не было?
— Никак нет, ваше сиятельство!
Переменив обувь (калош княгиня не носила) и чулки, она присела к письменному столу и принялась просматривать газеты принесенные от князя и отчеркнутые красным карандашом в тех местах, которые почему-либо ему очень нравились или, напротив, возбуждали его негодование.
Княгиня, впрочем, не особенно интересовалась такими местами, находя взгляды мужа слишком уж напоминающими времена Иоанна Грозного, но все-таки их прочитывала, чтобы подавать в случае разговора реплики.
Часы пробили двенадцать.
И с последним ударом хорошо вышколенный княгиней лакей доложил, что завтрак подан.
Княгиня отложила в сторону не прочитанные еще «Times»* и «Figaro»{289} и торопливо прошла в столовую.
Князь уже был там в расстегнутом сюртуке, под которым был ослепительной белизны жилет, и не садился в ожидании княгини.
Им подали различные блюда после того, как они отведали закуски. Князю — бульон, яйца всмятку и рубленую, разбавленную хлебом куриную котлетку с каким-то пюре, а княгине — большой сочный кусок филе.
Плотоядный огонек блеснул в глазах проголодавшейся женщины, когда она, съев маленький кусочек селедки, заложила салфетку за ворот платья и положила с серебряного блюда к себе на тарелку филе, полив его почти кровяным соусом.
Она ела «корректно», не спеша, с видимым наслаждением, хорошо прожевывая куски и запивая их глотками чуть-чуть тепловатого польяка из маленького стакана, и что-то животное, напоминающее радостного зверя, было в это время в красивом лице княгини. Глаза оживились; широкие ноздри слегка раздувались.
Она вся, казалось, отдавалась наслаждению еды, серьезная и сосредоточенная, и словно бы инстинктивно чувствовала, что в этом кровавом нежном мясе, которое она дробит своими крепкими и крупными белыми зубами, она черпает и свою свежесть, и румянец, и здоровье.
А генерал в эту минуту лениво ковырял вилкой котлетку, поглядывая на жену и завидуя ее аппетиту. Он знал, что жена не любит разговаривать во время еды, и молчал.
Княгиня окончила мясо и чувствовала, что еще голодна. Но она удержалась от соблазна взять кусок холодной индейки, поданной лакеем, и только скушала немножко цветной капусты.
Затем ей подали крошечную чашку кофе и тут же на подносе письмо.
Она прочитала письмо и сказала лакею:
— Пусть мальчик подождет. Когда я кончу завтракать, проведите его в коридор. Что! Он очень грязен?
— Нет, ваше сиятельство, незаметно…
— А одет как, в лохмотьях?
— Одеяние весьма пристойное. Полушубок-с.
— В таком случае проведите его в мой кабинет! — приказала княгиня.
Она выжидала, пока остынет кофе, и генерал воспользовался этим, чтоб заговорить.
— А ты обратила, Marie, внимание, что делается во Франции?..
— Как же, читала…
— Недурная страна равенства и братства. Хе-хе-хе…
Княгиня отмалчивалась.
— А я говорю, что и мы к тому же идем!
Жена подняла на мужа удивленные глаза и стала отхлебывать маленькими глоточками кофе.
— Ну уж, ты слишком, — промолвила она.
— Не слишком, душа моя, а я вижу, что творится в бедной России… Земство все еще о себе воображает… Ты читала корреспонденцию из Оршанска?.. Я отметил…
— Нет еще…
— Так прочти… Увидишь, что не слишком… И вообще… Само правительство созывает какие-то сельскохозяйственные съезды… Говори что угодно… Решительно у нас нет государственных людей… Надо бы сразу, знаешь ли…
Княгиня, почти не слушая, тщательно выполаскивала рот.
— Извини, меня там ждут, — проговорила она, вставая…
Поднялся и князь.
— Непременно, Marie, прочти… Это бог знает что такое…
— Прочту, будь уверен…
— Тебе не нужна будет карета?.. Я еду сегодня в совет.
— Нет… Я выеду на дрожках.
И супруги разошлись по своим комнатам.
Тем временем Антошка, вымытый и причесанный, в новом полушубке и вычищенных сапогах, сидел в сторонке в обширной кухне и зоркими, любопытными глазами молчаливо наблюдал и повара в белой куртке и колпаке, и лакея во фраке, и забегавшую щеголеватую горничную и не оставил без должного внимания длинного ряда блестящих кастрюль, кастрюлек и разных не виданных им форм и медных вещей, расставленных на трех полках.
Это обилие вычищенной на славу медной посуды несколько удивило его, и он решил, что держать столько бесполезных вещей положительно ни к чему. Если бы половину продать, и то было бы за глаза достаточно.
И пылкое его воображение уже оценивало приблизительно стоимость назначенного им к продаже и на эти деньги, которые он почему-то уже считал своей собственностью, покупало теплую шубу «графу», необходимую для такого больного человека. А эту ночь бедный «граф» все кашлял, кашлял и утром, снаряжая Антошку к княгине, часто схватывался за грудь.
Анисья Ивановна поила «графа» малиной и советовала ему посидеть дома.
Вот почему Антошка жалел «графа», и воображение его, увлеченное видом бесполезных кастрюль, работало в известном направлении.
Затем, наблюдая, как повар без церемонии пробует кушанья, Антошка возымел желание сделаться поваром и начал было размышлять, сколько княжеский повар должен получать жалованья (должно быть, немало — недаром он такой толстый!), — как вошедший лакей прервал его размышления и сказал:
— Пойдем, мальчик, к княгине!.. Да сапоги оботри хорошенько, а то наследишь!
Несколько оробевший Антошка вытер насухо сапоги и пошел вслед за лакеем, осторожно ступая по паркетным полам и коврам.
