А теперь вот еще эти деньги!
Ведь он может расстаться со своим нищенским тряпьем, внушавшим ему самому отвращение, и одеться прилично, не вызывая на улице подозрительных взглядов, может завести белье, переехать в более чистую и светлую комнату и зажить с Антошкой хорошо и уютно. У них будут кровати с хорошими тюфяками, крепкие сапоги… Они будут каждый день обедать… Антошка станет ходить в школу…
Это сознание неожиданного благополучия приводило «графа» в радостно-счастливое настроение, наполняя его сердце чувством горячей благодарности к виновнице такой резкой перемены в его жизни.
Ожидал ли он, что на склоне его жизни судьба смилуется над ним так великодушно и так таровато? Он проведет последние годы не нищим оборванцем и не один как перст, а с этим славным и добрым мальчиком, который заставил его вновь полюбить жизнь.
И «граф» проговорил, обращаясь к Антошке, который тоже очарованными глазами глядел на такое количество денег:
— А ведь все это точно в сказке, Антошка!
— В какой сказке, граф? — переспросил Антошка, не понимая, что хочет сказать «граф».
— Не называй ты меня графом, братец. Теперь уж я, слава богу, не граф, а опять Александр Иванович Опольев!
— Слушаю, Александр Иваныч! — проговорил сконфуженно Антошка и словно бы и сам понял, что теперь не следует называть Опольева нищенским прозвищем «графа».
— Ты знаешь, что такое сказка?
— Небылица, значит.
— Ну так вот, в сказках обыкновенно случается так, что нищий вдруг оказывается принцем, а дурак — умным…
— Зачем же это?
— А затем, мой мальчик, чтобы утешать нищих и дураков… В действительности же такие превращения бывают очень редки… А вот с нами это случилось… И если по правде говорить, то как же нелепо, как и в сказке… Следовало бы по-настоящему мне остаться таким же нищим, каким я был, и выходить на работу вот в этом самом пальтишке и… вдруг…
«Граф» вместо окончания фразы взял своей исхудавшей рукой одну из пачек и потряс ее в воздухе…
— Не правда ли, Антошка, удивительно, что мы с тобою вдруг сделались принцами? — прибавил «граф».
Но Антошка в качестве большого почитателя «графа» горячо протестовал и находил, что так следовало быть. Нельзя же, чтобы такой человек безвинно терпел… Еще если бы какой-нибудь простой, а то настоящий господин, у которого такие важные и богатые сродственники.
— Положим, не безвинно, Антошка, помни это раз навсегда… Не в этом, впрочем, дело, а в том, что богатые и важные «сродственники», как ты выражаешься, совершенно спокойно оставили бы меня умереть нищим, считая — и не без некоторого основания, — что я пропавший человек, а такому человеку помочь не следует, а надо его скорей забыть… и шабаш. И так бы я и околел где-нибудь на улице от неизвестной причины, — так, Антошка, в газетах пишут, когда умирают нищие, — если б не эта добрая девушка… Она одна пожалела… Одна среди всех… Пожалела и поверила, что я тогда обратился к ее отцу за помощью не для того, чтобы пропить деньги, а для того, чтобы тебя одеть… Не будь такой девушки, и не были бы мы принцами, и ходил бы я опять по вечерам на работу… просить милостыню. Понял?..
— Понял, Александр Иваныч…
— А что из этого следует, сообразил?
— Невдомек что-то, Александр Иваныч! — добросовестно признался Антошка.
— А то, что надо рассчитывать только на себя самого. Мне-то уж поздно, а ты, Антошка, не забывай этого.
— Известно, сам трудись, ежели ты бедный! — подтвердил и Антошка.
— Да, удивительно, как эта девушка такая жалостливая у такого безжалостного отца и в такой среде! — продолжал философствовать «граф», словно бы отвечая на занимавшие его мысли. — Непостижимо! — прибавил он.
— Сердце, значит, доброе у барышни… Я так полагаю, Александр Иваныч.
— Это ты верно полагаешь, но доброго сердца еще мало… Надо понимать… Вот, например, Анисья Ивановна понимает, каково бедному человеку, и при своем добром сердце нас с тобою и кормила и поила, когда я был болен… Из последних крох отдавала… Вот и докторша… Она тоже знает, как трудом достается кусок хлеба, и… пожалела, братец, нищего… лечила и ухаживала за мной, зная, что не получит ни гроша… И вино носила… Она и жалела и понимала, а племянница…
— Да разве она не понимает, что ежели нет ни одежи, ни пиши, то хоть пропадай! Всякий, кажется, понять это может. Не трудная штука!
— То-то, самая трудная эта штука и есть! — категорически отрезал «граф».
— Что-то чудно вы говорите, Александр Иваныч…
— И я был не злой, когда богат был, а не понимал этой штуки и никогда прежде о ней не думал… Дашь под пьяную руку пять рублей и забыл… А где же об этой штуке думать барышне, для которой жизнь — точно сплошной праздник?.. Сегодня в гости, завтра в гости, по балам да по театрам… Да и не знает она, что значит не обедать и как это есть люди, которые не обедают.
— Ну?.. Обученная и не знает?.. — усомнился Антошка.
— Этому, Антошка, не везде учат… И меня этому не учили, и, наверное, племянницу не учили… Если бы учили, может и я не истратил бы глупо огромного состояния… Учили другому, что совсем не нужно. А вот она, племянница, и не училась этому, а как горячо приняла к сердцу нашу беду, Антошка… Не то что пожалела да кинула подачку — нет! И сама приехала, и пенсию назначила, и деньги на обзаведение прислала… И не оставит она нас с тобой… Не такая… То-то и удивительно!
— И простая какая, Александр Иваныч… Совсем непохоже, что дочь важного генерала…
— Ддда… И, может, еще потерпит она за свою доброту…
— От кого?
— От отца, от матери…
— За то, что помогла родному дяде? — изумился Антошка.
— Именно за это самое! — усмехнулся «граф». — Ты слышал, как ее горничная призналась, что барышня серьги свои продала, чтоб прислать мне эти деньги.
— У нее, должно быть, много этих серег…
— Много не много, а она, значит, сделала это по секрету… Если узнают родители — ей будут неприятности… О милая, светлая душа! — воскликнул «граф» в каком-то восторженном умилении.
— Ругать будут, что ли? — поинтересовался Антошка.
— Будут говорить, что она поступает безрассудно, что помогает пропойце… Известно, что говорят люди о нищих… А ты, Антошка, — с неожиданною торжественностью прибавил «граф», обращаясь к мальчику, — никогда не забывай этой диковинной барышни и помни, что если мы с тобою заживем хорошо, то обязаны этим ей… Такие барышни очень редки среди тех, которых ты зовешь «важными графинями и княгинями». Не забудешь?
— Никогда не забуду, Александр Иваныч! — с чувством проговорил Антошка.
— То-то… Ты у меня признательный мальчик… Это, братец, хорошая черта… Ну, а теперь зови Анисью Ивановну… Надо с ней рассчитаться…
Добрая женщина обрадовалась от всей души, узнавши, какую значительную сумму прислала племянница ее жильцу, и поздравила его.
— На экипировку прислала и вообще на обзаведенье… Комната, говорит, темная и маленькая… Требует, чтоб я перебрался от вас, Анисья Ивановна! — объяснял «граф».
— Уж какая же это комната… В такой ли вам жить!..
— И в трущобах жил, Анисья Ивановна, всего бывало… Но только я должен вам сказать, что мне очень грустно расстаться с вами, Анисья Ивановна… Я испытал на себе, какая вы добрая женщина… Знаю, кто содержал меня во время болезни, и, поверьте, никогда этого не забуду…
— Ну, что вы, что вы, батюшка Александр Иваныч! — говорила смущенная хозяйка. — Отчего и не
