Я нажал на спуск. Пистолет подпрыгнул в руке. Я увидел, что Латч крутанулся, и тут в глазах почернело, словно я был под сценическим прожектором, и вдруг вылетели пробки.
Когда я оклемался, глаза не хотели смотреть. Мир был полон жутко черных пятен, а на затылке набухало что-то круглое.
Я все еще был на переднем сиденье авто. Что-то гнусно скреблось на запястье. Я сбросил эту штуку, опустил голову на руки и застонал.
— Как ты себя чувствуешь? — Латч наклонился ко мне, встревоженно вглядываясь в лицо.
Я приложил к затылку носовой платок, посмотрел на него. Там была кровь чепуха, пятнышко.
— Латч, что произошло?
Он ухмыльнулся. Усмешка была кривоватая, но все-таки настоящая.
— Флук, стрелок из тебя никакой. Я два раза видел тебя в тире вместе с группой. Ты боишься оружия.
— Откуда ты знаешь?
— А ты плотно закрываешь глаза и съеживаешься, прежде чем нажать на курок. Я сидел вполоборота к тебе, и увернуться было легко. При повороте пушка ушла ко мне под руку. Тогда я ударил тебя плечом, и ты грохнулся затылком о дверную стойку. Тебя сильно повредило?
— Я тебя не застрелил!
— Ты мне порвал рубаху к чертовой матери. Я спокойно сказал:
— Будь ты проклят.
Он откинулся на сиденье, сложил руки, и стал смотреть на меня. Смотрел долго, пока я не спросил:
— Чего ты ждешь?
— Жду, когда ты сможешь вести машину.
— И что тогда будет?
— Вернемся в клуб, — Нет, выкладывай: что ты собираешься делать?
— Думать, — сказал Латч. Открыл дверцу, вылез, обошел вокруг машины. Скомандовал:
— Пересаживайся.
Пистолет был у него в руке. Латч не целился в меня, но пушка была на взводе. Я пересел на водительское место.
Ехали медленно. Латч не разговаривал. Я с ним не вязался. Он делал именно то, о чем сказал — думал. Один раз я снял руку с руля. Он сейчас же посмотрел на меня. Я ощупал шишку на затылке и положил руку на баранку — до времени нельзя было дергаться.
Остановились перед клубом, и Латч приказал:
— Ступай наверх, в мой номер. (Мы жили в комнатах над залом.) Я пойду за тобой, пушка у меня в наружном кармане. Если кто остановит, не тяни время. Отделайся поестественней и шагай наверх. Я-то не боюсь оружия и выстрелю, если не будешь делать, что сказано. Сомневаешься?
Я посмотрел ему в лицо. Сомневаться не приходилось.
— Ладно, хорошо, — сказал я и пошел. Никто с нами не заговорил. Когда мы пришли в комнату Латча, он приказал:
— Давай в этот шкаф.
Я открыл рот, чтобы сказать кое-что, но решил заткнуться. Влез в шкаф и закрыл дверцу. Там было темно.
— Ты меня слышишь? — спросил он.
— Ага.
Он спросил много тише:
— И теперь слышишь?
— И теперь слышу.
— Тогда усвой. Мне нужно, чтобы ты понял каждое слово, которое здесь будет произнесено, пока я тебя не выпущу. Если начнешь шуметь, застрелю. Понятно?
— А, твоя власть, парень, — сказал я. Голова просто раскалывалась.
Прошло много времени — может, две или три минуты. Было слышно, что он кого-то зовет вдали, но я не мог разобрать слов. Думаю, он стоял на лестничной площадке. Вернулся и закрыл дверь. Он насвистывал сквозь зубы — «Дабу-дабай». Потом в дверь легонько постучали.
— Входи!
Это была Фоун.
Она пропела:
— Вот я пришла — красавчик, как дела?
— Садись, цыпленок.
Кресло было плетеное. Я отчетливо услышал скрип.
Латч Кроуфорд всегда говорил по делу. Вот почему он успевал так много наработать. Он сказал:
— Фоун, я насчет вчерашнего вечера, при луне.
Что ты чувствуешь сегодня?
— То же самое, — напряженно ответила она. Тишина. У Латча была манера закусывать нижнюю губу, когда он что-то обдумывал. Сейчас он, наверно, это и делал. Наконец проговорил:
— Ты слыхала, что кругом говорят о нас с тобой?
— Ну, я… — Фоун перевела дыхание. — Ах, Латч… Кресло резко скрипнуло Фоун встала.
— Обожди! — фыркнул Латч. — Ничего не выйдет.
Забудь об этом.
Я снова услышал кресло. Тихо скрипнуло в передней части, потом сзади. Фоун ничего не ответила.
— Понимаешь, моя радость, есть вещи слишком серьезные для того, чтобы человек — или два человека — могли с ними дурачиться. Этот наш джаз — такая вот вещь. Какая ему ни цена, а он важней, чем ты и я. Он лучшает, и будет еще лучше. Группа почти достигла совершенства. Мы — сообщество. Тесное. Такое тесное, что один ошибочный поступок может разодрать его на куски. Вот наш с тобой поступок — он и будет ошибочным.
— Откуда ты знаешь? О чем ты говоришь?
— Назови это интуицией. Главное, я знаю, как дела шли до сих пор, и знаю, что если ты… мы… это неважно… нам нельзя рисковать и менять старый добрый статус-кво.
Она закричала:
— А что будет со мной?!
— Сурово тебе… — сказал Латч. Я знал его много лет, но первый раз услышал, чтобы он говорил сдавленно, без легкости. — Фоун, в этой команде четырнадцать лабухов, и они все относятся к тебе так же, как ты ко мне. Не тебе одной — всем сурово. Думают, что будет, когда у тебя снова настанет весенняя лихорадка… — По-моему, он опять закусил нижнюю губу. Потом произнес голосом, почти таким же мягким, как гитара Скида на басовых тонах:
— Извини меня, деточка…
Фоун взорвалась:
— Не зови меня деточкой!!
— Лучше иди и играй свои гаммы, — проговорил он невнятно.
Хлопнула дверь.
Довольно скоро он меня выпустил. Сам сел у окна и стал глядеть наружу.
— Ну, и зачем ты это сделал? — поинтересовался я.
— Ради сообщества, — ответил он, глядя в окно.
— Ты псих. Ты разве ее не хочешь?
Я видел только часть его лица, но ответ был ясен. Наверно, до того я не понимал, как сильно он ее хотел. Наверно, я и не думал об этом. Он сказал:
— Я не настолько ее хочу, чтобы совершить убийство ради малого шанса ее получить. Как ты. Если кто-то хочет ее сильней, чем я — значит моих чувств недостаточно. Так я это понимаю.
