девочка вышла из номера, ничего оттуда не взяв. Финн, узнав от Семенова ее возраст, вообще ушел в полную «несознанку». Только уверял, что секса не было из-за его абсолютного отключения. Заявление, понятное дело, писать отказался. А нет заявления – нет и дела, это за годы работы Мишка уяснил крепко.
Короче, придумать такое – одна травит, ничего не взяв, другой берет, никого не отравив, – мог только Ангел. Здесь Мишка зуб был дать готов. Все это Мишка и поведал Федору. Кроме, может быть, тонкостей взаимоотношений Ангела и старшего оперуполномоченного майора Семенова.
У Мишкиной откровенности (черты, операм, как правило, не свойственной) были как минимум две причины. Первая – хотелось хоть кому-то высказать наболевшее. А Федор ему сразу показался своим. Вторая – опер надеялся, что в лагере, расслабившись, Ангел допустит пару-тройку ошибок и даст в его руки – а точнее, в руки проинструктированного им Федора – пару-тройку крепких улик.
Седых выслушал все внимательно, но игра в шпионов его не увлекла. Единственное, что он понял: Мишка сильно не любит Ангела, эта нелюбовь прямо распространяется на его дружка Хорькова (почему-то обходя стороной его подружку Королеву) и имеет под собой определенные веские основания.
Толмачев, похоже, подходил к концу. Зевать не стеснялись даже затурканные поначалу приезжие. А на траве в теньке отдыхали уже трое сомлевших.
– Короче, наша задача – прожить два с половиной месяца без ЧП. Всем понятно? – закончил Николай Петрович.
– Всем, – сонно ответил строй.
– Не слышу, – с угрозой повторил Толмачев.
– Всем! – гаркнул строй.
– Вот так-то! – удовлетворенно заметил Николай Петрович и скомандовал: – По машинам!
Ребята, измученные долгим стоянием, рванули к «машинам» – одинокому старенькому «Икарусу», поджидавшему неподалеку. Через тридцать секунд площадь опустела.
Дизель взревел, двери закрылись, и автобус двинулся к шоссе.
Федор, сидя у окна, вздохнул: восемь лет отделяли его от последнего пионерского лета. Внезапно почувствовав чей-то взгляд, он поднял глаза. На него пристально смотрела Королева. А на нее – с соседнего сиденья – внимательно и оценивающе смотрел Ангел.
Лето обещало быть интересным.
2
Лагерь «Смена» обозначился через час езды. Он представлял собой два слабо благоустроенных барака. Один – жилой с двумя огромными «палатами» для мальчиков и девочек соответственно. Второй – пищеблок-столовая (она же клуб) с комнатками для поварихи и посудомойки. В комнатке с поварихой угнездился и усатый милиционер с табельным оружием. Ни милиционера, ни тем более его табельного оружия Федор толком и не разглядел: служивый, почувствовав волю, сразу так круто вошел в алкогольное пике, что выхода его из этого состояния Седых по ряду причин уже не застал.
Первые полтора дня прошли в организационных хлопотах: раздавали матрасы и постельное белье, приводили в порядок кухонное оборудование, распределяли внутрилагерные обязанности.
На общем собрании в столовой выбрали комитет самоуправления – так он громко назывался. Председателем по предложению Ангела единогласно избрали Хоря. Тот горделиво покрутил маленькой головой, расправил и без того широкие плечи, после чего немногословно пообещал неприятности нарушителям режима. Сказано было мало, но доходчиво. Эффект от его выступления на порядок перешиб толмачевскую речь. Николай Петрович это прекрасно понимал – человеком он был неглупым, – но уязвленной гордости никак не выказал. В конце концов, Хорь будет работать на него. Затем и взяли.
Толмачев не счел нужным скрывать от персонала суть «сделки» между Ангелом-Симаковым (а речь шла о сделке именно с Ангелом, а не с его мускулистым прикрытием) и администрацией «Смены». Он ей – полный порядок в лагере, она ему – положительную характеристику и снятие с учета в милиции.
– Причем, – подчеркнул Толмачев, – без каких-либо поблажек по режиму для самого Ангела или Хоря!
И действительно – первые два дня прошли без сучка без задоринки. По команде все дружно шли убирать территорию, так же четко работали дежурные. Не было зафиксировано ни одного случая курения в неположенных местах (в положенных – разрешалось), ни одной новой наколки (хотя любители этого дела среди воспитанников были и даже инструменты и тушь, как донесла агентура, с собой привезли).
Разумеется, никто не напился пьяным, не дрался и не покидал без разрешения территорию «Смены». Толмачев от радости потирал руки. Если все и дальше так пойдет, то быть ему завучем, как и обещало районо. А там, глядишь, директорство засветит. Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом!
Федор крутился, как все, но в середине второго дня его вызвал Николай Петрович.
– Сегодня вечером – концерт, – без экивоков начал он. – Со стороны детей все сделают. От нас организатор – ты.
– А вы уверены за детей? – усомнился Федор. Кроме виртуозного мата, он пока никаких талантов там не заметил.
– Ангел обещал, пусть и выкручивается, – резонно заметил Толмачев. – Не сделает, я с него шкуру спущу. К нам из районо приедут. А может, и сам мэр нагрянет. Лагерь – его идея. Так что напрягись, голубчик. Детей тоже проверь. Ангел ангелом, а осторожность не помешает. А то затянут какую-нибудь «Таганку».
– Сделаю, – сказал Федор. Николай Петрович отнюдь не являлся его кумиром, но Седых понимал и принимал дисциплину. А значит, сделает все возможное, чтобы выполнить приказ.
Тем более что возможности у него были. Музыкальная школа по классу гитары с отличием. Он и после занимался, выгнали уже на втором курсе, когда Седых отказался бросить секцию бокса. Преподаватель сразу заметил «грязь» в гаммах и, узнав про спорт, встал на дыбы. Федора тоже заело, а так-то он играл практически профессионально. Собственно, это и обидело педагога, строившего на него вполне серьезные планы.
А еще Седых классно танцевал. Любые танцы. Хотя специализировался на современных бальных, выезжая даже на областные соревнования.
Короче, Федор искусству был не чужд. И оно отвечало ему взаимностью.
Первым делом он подошел к Ангелу.
– Как у вас с программой?
– Не волнуйтесь, Федор Сергеевич. – По отчеству Федора называли очень редко, и такое уважительное обращение было ему приятно. – Все будет «чики-чики».
– А что конкретно?
– Ольга споет и станцует. Я прочту стихотворение. Хорь покажет гимнастический этюд. Малыши готовят монтаж и танец. Можете на меня положиться, Федор Сергеевич. – Ангел опять улыбнулся. На щеках, обрамленных естественно белокурыми длинными волосами, выступили смешные добрые ямочки.
«Может, и впрямь что-то напутал Мишка-опер? – задумался Федор. – Если человек с такими чистыми глазами способен на убийство, то чего же ждать от остальных? У меня-то рожа пострашнее будет».
Конечно, лицо Федора страшной рожей не назовешь. Нормальное лицо. Не красавчик, как Ангел. Но и не урод. И когда Федор сам себе задавал вопрос, а чем же он, Федор Седых, может гордиться, то в ответе внешние данные не фигурировали вовсе.
Сам себя Федор хвалил за целеустремленность и собранность, за музыкальность и спортивные успехи, за дружелюбие и незлобивость.
Все это было, по полной программе. На силе воли Федор добирал недоданное природой. Полное отсутствие слуха (так сказали на приемных в «музыкалке») компенсировал утроенным трудолюбием. Школу окончил на одни пятерки и играть мог (и любил!) даже джаз. Невысокий (метр шестьдесят восемь) рост дополнил нормативом камээса по боксу и первым разрядом по дзюдо. И так во всем. Весь данный богом потенциал выбирал целиком, до зернышка.
Так что сейчас ему было с чем выйти к людям вообще и на предстоящий концерт в частности.
Поужинали на тридцать минут раньше. Воспитанники, не избалованные подобными
