Младший лейтенант, командир стрелковой роты, вернулся бледный и встревоженный:
— В расположение обороны ворвалась группа вражеских солдат…
— Чего дрожишь? Поднимай взвод, веди в рукопашную, противника выбей, отбрось, тогда докладывай!
Оленич спросил у Истомина:
— Попробовать отсечь просочившуюся группу противника в нашу оборону от основных вражеских сил?
— Ну что же, давай команду.
Оленич и Коляда незаметно выдвинули «максим» на небольшой мысок, нависающий над руслом реки. Здесь была стрелковая ячейка, двоим можно было свободно разместиться.
Младший лейтенант ходил по траншеям и хриплым, срывающимся голосом вскрикивал:
— Вставайте! Поднимайтесь! В атаку!
Бойцы робко шевелились, некоторые поднимались и стреляли бесцельно в сторону леса и опять пригибались к земле. Оленичу стало жаль командира роты. Подошел к растерянному младшему лейтенанту, спокойно сказал:
— Погоди. Вызывай к себе командиров взводов.
Командир роты послушно и громко крикнул:
— Командиры взводов, ко мне!
Подбежал старшина, потом два сержанта и еще один старшина. Оленич строго отдал приказ:
— С первым взводом идет младший лейтенант. Со вторым иду я, третий и четвертый поддерживают интенсивным огнем нашу контратаку. Всем ясно? По местам! Комвзвода-два?
— Есть, — выступил вперед старший сержант.
— Дайте мне винтовку со штыком.
Со дна окопа достали винтовку и вручили Оленичу.
— К противнику приблизиться по ходам сообщения. Из траншей выйти в расположении первого взвода. Вперед!
Немцев прорвалось десятка два-три, не больше. И это обстоятельство Оленич отметил как просчет противника: выдвини он два-три взвода, то легко смог бы захватить наш правый фланг.
Оленич выскочил на бруствер с винтовкой наперевес и крикнул:
— За мной! В атаку! Вперед!
Он слышал за собой топот, улавливая сопение и дыхание бойцов, значит, они пошли за ним. Это самое главное. Они пошли, значит, можно надеяться на успех. Оглядываться некогда было. Прислушиваться становилось труднее — в ушах шумело, звонко била кровь в виски. Вот чуть вперед вырвался старший сержант. «Все в порядке», — мелькнуло в мыслях у Оленича. Вот его начали обгонять бойцы. Кучка немцев не ожидала появления массы красноармейцев — они были заняты боем с самой правой в обороне горсточкой бойцов.
— Бей фашистских гадов! За Родину!
Это кричал старший сержант. «А как младший лейтенант?» — вдруг подумалось Оленичу. Надо бы оглянуться. Но нужно смотреть вперед. И в этот самый миг перед ним встал рослый гитлеровец. Реакция Оленича тоже была мгновенной: он отбил штыком плоский кинжал винтовки врага, но раздалась короткая очередь из автомата, и сраженный детина в серо-зеленом мундире свалился на землю. Перед глазами Оленича мелькнуло разъяренное лицо старшего сержанта: ага, это он сразил вражеского солдата. Но наступал другой фашист, помельче, хотя и поувертливее. Завязался бой. Оленич сразу почувствовал, что сильнее противника, что одолеет его, и это решило исход поединка: штык, пропоров мундир, легко вошел в живот.
— Отправляйся к богу в рай! — проговорил озлобленно Андрей.
Теперь он уже потерял ориентацию в бою, ничего не видел и не слышал, что делается вокруг, в разгоряченном мозгу было только одно — вседозволяющая лютость и беспощадность.
Последняя горстка немецких солдат, увидев поднятое на штыках тело офицера, повернула и начала прыгать с обрыва к реке. Оленич выхватил у какого-то бойца из-за пояса «лимонку», выдернул чеку и кинул гранату с крутого берега вслед гитлеровцам.
Передавая солдату винтовку, Оленич удовлетворение проговорил:
— Здесь порядок. В этом месте они полезут не скоро. — Потом весело обратился к младшему лейтенанту: — Ротный, это ваша первая рукопашная?
— Так точно! — краснея, ответил младший лейтенант.
— Вы хорошо провели контратаку. С такими бойцами вы не пропустите врага.
19
Сколько раз Андрей порывался найти Женю, узнать, как она чувствует себя! Конечно, оба они понимали, что нет у них времени для свидания. И все же им хотелось порадоваться друг другу, сказать что- то теплое…
Андрей старался представить ее сейчас, в обстановке боя. Но она вспомнилась ему неожиданной — детский овал лица, покатые по-подростковому плечи, тонкая шея в просторном воротнике гимнастерки, а глаза удивленно округленные под приподнятыми шелковистыми бровями. Наверное, такой она была лет пять-шесть назад, но он никогда ее не видел той девчонкой. Откуда же его воображение взяло этот полудетский облик? Странно…
Может быть, это оттого, что он чувствует ответственность за нее? И потому, что проникает в ее мир? А что, если обыкновенная человеческая жалость, сострадание способствуют возникновению образа беззащитного подростка? «Впрочем, — подумал Оленич, — наверное, все вместе рисует ее такой».
И еще одна странность. Вот он ее знает уже больше полугода, было всякое за это время, попадали в отчаянные переплеты, но никогда ему не хотелось увидеть ее так, как теперь. Провели вместе только ночь, да и то не полную, а лишь несколько часов посвятили, друг другу — и уже трудно быть в разлуке!
В медпункте ее не оказалось. Лежали несколько раненых бойцов, но они не знали, где врач. Правда, один из них слышал, как говорила санитарка, что десять раненых находятся где-то во рву.
— Кабардинец был здесь?
— Был два раза. Нас вот с товарищем привел. Сначала его, потом меня. Что, и его подстрелили?
А вдруг что-нибудь с Женей?
Где же могут быть те раненые, о которых ему говорили? Наконец он увидел их — они лежали под развесистым боярышником. Некоторые сидели спиной друг к другу. Среди раненых ползал на коленях старый Хакупов и присматривал — тому лицо вытрет от пота или просочившейся крови, тому даст водички, тому скрутит папиросу. А Жени не было.
— Шора Талибович, а где врач? Доктор где?
— Доктор Женя там. — Кабардинец показал костлявой рукой в сторону левого фланга обороны. — Она пошла к командиру Полухину. Много-много раненых.
— Но ведь там есть санинструктор!
— Там много-много раненых. Инструктор — маленькая девочка, солдат раненый — тяжелый.
Кабардинец напоил раненого, завинтил крышечку фляги.
— Скажи, командир… Скажи, пожалуйста, успокой сердце старого горца — живой наш сын, наш Алимхан?
— Живой и здоровый.
— Скажи, командир, он хороший воин?
— Ваш сын — храбрый воин. Я доволен им.
— О, ты делаешь мое сердце молодым и светлым! А скажи, командир, мой сын убил хоть одного врага?
