— Может, надо радоваться? — тихо спросил Гордей.
— Радуйся! Это в ней жизнь неистовствует! А теперь — к нему. Как считаешь, обрадуем или опечалим его?
Оленич сидел на кровати и подрагивающими руками держал чашку с горячим чаем. Лицо его порозовело, к высокому лбу прилипли пряди светлых волос. Когда в палату вошли Колокольников и Криницкий, Андрей поставил на тумбочку чашку, вытер салфеткой лицо и утомленно улыбнулся:
— Здравствуйте, профессор. Видите, ожил ваш колодник.
— Ну, этим ты меня не удивишь. А я тебя удивлю: скоро ты отпустишь меня, прикованного к тебе цепями. Верую — ты скоро станешь на ноги.
— У меня такое же ощущение. В сорок втором, в Баксанском ущелье, после трех суток схваток с малярией, я так же облегченно почувствовал себя.
Колокольников захохотал — искренне и заразительно.
— Малярия? Слышишь, Гордей Михайлович? У него ощущение, что он переболел малярией! Эх, ты ж, мятежная твоя душа. Мечешься между жизнью и смертью. Вынырнешь из тьмы к солнцу — и вновь кидаешься в бездну. А ведь я знаю, как ты мечтаешь вернуться к мирной жизни. Вот и возвращайся. Чуть подкрепись в госпитале, наберись физических сил — и в путь, к труду, к радостям жизни.
— Вы это серьезно, профессор?
— Разве легкомыслием или ложью лечат?
— Оптимизм тоже не лишняя вещь в преодолении болезни, — подключился Криницкий к разговору. — Есть, конечно, определенный риск в том, что мы готовим тебя к выписке из госпиталя. В чем риск? Могут встретиться очень сложные ситуации: очутишься среди незнакомых людей, в незнакомом краю, мало приспособленный к мирной жизни.
— А что побудило вас принять такое решение — отпустить меня?
Колокольников уверенно сказал:
— Потому, что ты должен уже начать выздоровление среди людей и в труде, в деятельности.
Криницкий же добавил, словно раскаленное железо бросил в воду.
— Мне досадно, что ты вбил себе в голову, будто похож на того Дремлюгу, просидевшего двадцать лет в подземелье. Так ведь?
— А откуда ты знаешь? — удивился Андрей. — Впрочем, так оно и есть. Народ тяжело трудится, чтобы страну поставить на ноги, а в госпиталях тысячи таких, как я, способных еще поработать. Сидим здесь как дезертиры… Впрочем, лично я себя чувствую нахлебником. — Он еще много чего хотел сказать им, что теперь, когда его обнадежили и в его сознании забрезжил свет надежды на исцеление и когда открывается реальная возможность начать иную жизнь в совершенно новых условиях, в новой среде общения и интересов, он постарается приложить и свои усилия к исцелению, потому что это самая главная его задача.
— Очень хорошо! — воскликнул Колокольников. — Сейчас для тебя положительные эмоции — лучший бальзам. Мне даже кажется, что все агрессивные силы, вызывающие твои всевозможные простуды, воспаления, упадок энергии, ослабление нервной системы, — от недостатка позитивных эмоций. Освободить тебя от негативных эмоций никто не в состоянии. Тебе нужно самому искать точку опоры и перевернуть себя.
В этот же день профессор Колокольников уехал в Ленинград.
9
Хотя Оленича до поздней ночи обуревали непривычные раздумья о том, что сообщили ему Гордей и Колокольников, в конце концов заснул он крепко, спал без сновидений до самого восхода солнца и пробудился сразу, без полудремы, без лени. Было хорошо на душе, бодро и ясно. Поднялся с кровати и, пошатываясь, словно разучился за это время держаться на костылях, подошел к окну и распахнул его. Чистый свежий воздух пахнул в палату, освежая тело, оживляя душу. Радостный мир вновь предстал перед его взором: небо чистое и бездонное, горы по-утреннему дымились, освещенные поднявшимся солнцем. Зеленый лес виднелся сразу за городскими окраинами. Сверкала узенькая серебристая ленточка Днестра. А в госпитальном дворе, прямо под окном, тянулась вверх тоненькая березка, и все время шевелила листочками, точно нашептывала о том, что было вокруг, пока он болел. Как славно, как хорошо!
Андрей Петрович ожидал Витю, но пришли студентки — Галя и Мирослава. Они вчера возвратились из поездки в глухие горные села, где в медпунктах и амбулаториях проходили практику. Обследовали население, укомплектовывали аптечки на пастбищах-половинах, в леспромхозе. Они переполнены впечатлениями, очарованы всегда неожиданной красотой Карпатских гор. Галина без конца щебетала о том, как ей нравится эта карпатская природа и что она мечтает остаться жить здесь; о том, что у нее есть парень — тракторист из межобластного дорожного управления Богдан Дудик, который ухаживает за ней, но ее пугает то, что он сильно ревнивый и может что угодно натворить: о том, что ей хотелось бы работать в городской поликлинике или больнице.
Мирослава же, напротив, все время молчала. Вскоре засобиралась, объясняя, что ей сегодня обязательно нужно быть в общежитии, что к ней приедет отец из села, но что она обязательно еще прибежит к Андрею Петровичу.
Но только ушла Мирослава, как появился Виктор. Оленич всегда радовался приходу своего приемыша, уверовав, что это действительно родственная ему душа. Истомленный одиночеством, он, давно искавший привязанности, чтобы излить переполнявшие его нежность и потребность заботы, так и ринулся навстречу неустроенной юношеской судьбе. И вот мальчик вырос! Галя относилась к нему как к равному, как к товарищу, но Мирослава еще не видела его. Хотя Оленичу давно хотелось, чтобы Витя и Мирослава познакомились. У них было что-то общее, как ему казалось может быть, стеснительность и мягкость в характерах, даже внешне они были похожи: смуглые лица, темно-русые вьющиеся волосы и паже глаза были схожи — отуманенные грустью и задумчивостью. Может быть, и их судьбы схожи?
Словно угадывая раздумья Оленича, Галя вдруг воскликнула:
— Как жаль, Витек, что ты опоздал! Тут была моя подружка, Мирослава. Вот бы тебя с ней познакомить!
— А что в ней особенного? — пожал парень плечами, явно смущаясь перспективой предстоящего знакомства.
— Да ты с первого взгляда втрескаешься!
«Все идет своим чередом, — вдруг подумал Оленич. — Витя уже вырос, пора ему влюбляться, настало его время жизни. Влюбится, женится, уйдет в свои семейные заботы, в свои радости и трудности, и он, Оленич, может, уже никогда не увидит в мальчишечьих глазах того восторга и преданности, которые замечал при каждой встрече. Разве что, когда пойдет служить в армию, вспомнит. Что поделаешь, от этого никуда не уйти, этого не избежать. Остается пожелать мальчику и любви, и семейных забот».
В палату вошла Людмила Михайловна и вопросительно взглянула на Галю:
— Галочка, знаешь, о тебе там допытывается какой-то молодой человек: уже три раза звонил. Ему объясняют, что ты занята, а он даже с угрозами требует тебя к телефону. Ты, пожалуйста, предупреди его, чтобы больше этого не делал.
— Наверное, Богдан! — вспыхнула Галя. — Да вы, Людмила Михайловна, не обращайте на него внимания: он же огнеопасный. Иногда такого нагородит… Страсть какой ревнивый!
— Но тон его разговора слишком агрессивный, — хмуро посмотрела на девушку Людмила Михайловна. — Тебе от него достанется, наверное.
— От него можно ждать всего.
— А почему он спрашивал, виделся ли с тобой Витя? Уже не ревнует ли тебя к нему?
— Что вы ему сказали, Людмила Михайловна? Ведь Виктор только что пришел.
— Не бойся, я не знала, что Витя в госпитале. Ты беги, иначе нарвешься на скандал.
— Пусть успокоится! Он как сдуреет, так ничего не соображает. Пусть побесится, а я подожду Славу. Витя, ты обязательно познакомься с этой гуцулочкой.
