— Если вам позволяет время, пожалуйста.
А через несколько минут хлынул сильный дождь.
Гордей Михайлович схватил Татьяну Павловну за руку, сорвался на бег, увлекая за собою. Девушка охала, протестовала, но бежала и роняла слова:
— Да вы же совсем промокли! И зачем вы пошли! Как вы назад в таком виде вернетесь?
Потом, когда уже остановились у дома, где она жила, нерешительно промолвила:
— Мне жалко, что вы из-за меня терпите такое. Может, ко мне войдете?
Видно было, что она пригласила из вежливости, и теперь боялась, что он согласится. Но Криницкий не обратил внимания на ее смущение и пошел следом.
Жила Рощук в одной маленькой комнатке, забитой книгами и подушками. «Странно, — подумал Криницкий, — зачем подушек столько?» И спросил ее об этом напрямик»
— Это мое приданое, — равнодушно отозвалась она. — Осталось после мамы.
— Собираетесь замуж?
— Из-за подушек? — Покраснела вдруг и призналась: — Еще никого не любила и даже не дружила ни с кем… Чаю горячего выпьете?
Криницкий с удивлением разглядывал ее. Теперь, когда она переоделась за ширмой и была в одном платье, он увидел, что ноги у нее тонкие, но стройные, бедра высокие, грудь полная. Необъяснимая гармония была во всей ее фигуре. А лицо не улыбчивое, и глаза не лживые.
— Что так? Не повезло или не хотите заводить семью?
— Н-не знаю… Не поверите… — Вдруг она остро глянула ему в глаза и с каким-то отчаяньем выпалила: — Панически боюсь любви! — Отвернулась к письменному столику, склонила голову и глухо прошептала: — Извините, у меня так много работы, а я уже устала…
Гордей ушел. Но через несколько дней он встретил Таню на улице при солнечном свете. Ее красота еще больше поразила его. Но лицо Тани было очень бледным… Они разговорились, и снова он довел ее до дома. Тут же уговорились встретиться в субботу вечером возле кинотеатра. А после кино Гордей повел ее к себе, познакомил с Людой и Андреем. Таня как-то сразу вошла в семью: она всех понимала и всем нравилась. Она была хорошо образована, обо всем имела свое мнение, хотя немного меланхоличка. Но Люда и Андрей сразу заметили: Таня влюблена в Гордея. И Людмила Михайловна говорила Андрею: буду молиться богу, чтобы и он полюбил ее и обрел, наконец, семью.
Но однажды Тане стало худо, и Люда увела ее к себе в сестринскую. Они оставались там несколько часов. Позже, когда Таня ушла, Гордей допытывался у Люды, но та отмахнулась:
— Это вас, мужчин, не касается.
На том и закончился эпизод.
А вскоре Таня объявила, что дотягивает учебный год и уйдет из школы — поедет поступать в аспирантуру.
Гордей Михайлович к решению Тани отнесся довольно спокойно и только попросил написать ему, где она будет жить и как устроится. И только в тот день, когда она пришла к нему домой сама, без приглашения, и провела с ним всю ночь, он невольно подумал, что все же жалко, что она уезжает: Таня все больше нравилась ему. А в то последнее утро она была такой веселой, такой красивой: по щекам разливался румянец, возбужденный голос звучал сердечно. Глаза ее были слишком внимательны и пристальны, и нежность она проявляла так неистово, что он почувствовал: Таня прощается.
Но ушла она не простившись, как-то буднично, словно еще не раз вернется сюда.
Вначале Гордей не понимал, почему стало так смутно на душе и пустынно вокруг, вроде за стенами госпиталя и жизни нет. Но позже он вдруг поймал себя на том, что все чаще вспоминает Татьяну, а вспоминая, убеждается, что любит ее.
Гордей Михайлович уединился в своей комнате, опустился в кресло возле столика и вытащил из ящика записку Тани. Сколько раз он читал эти наспех написанные строки, каждый раз подолгу раздумывал, но оставалось тайной, почему она не объяснила свой уход?
«Милый, милый Гордей! Горько мне писать это письмо: мы больше не увидимся с тобой. Я ухожу навсегда. Встреча с тобой была для меня неожиданной: я отчаянно полюбила тебя. И смею думать, что и ты полюбил меня. И уверена, что будешь вспоминать меня всегда: я тебе отдала всю себя. Никогда никого до тебя не любила, боялась даже думать о любви, а тут как с обрыва в пропасть… Вообще-то, в жизни я ничего не видела, брела как в потемках. Спасибо, что встретился ты, посветил маленько. Хочу, чтобы ты помнил меня молодой, влюбленной и счастливой, как в то наше последнее утро. Твоя Таня».
Только теперь, узнав о смерти Тани и о существовании ее дочери, будто новыми глазами прочитал прощальную записку и вдруг понял, как беспредельно глубоко и самоотверженно любила его та загадочная женщина. Она была больна, знала, что обречена, и уехала умирать туда, где ее никто не знает и где она своей смертью никого глубоко не опечалит. «Однако какая же она! — чуть ли не застонал Гордей Михайлович, представив на миг ее тогдашнее состояние. — Но почему она не обратилась ко мне?» Вот почему она завещала ему: «Запомни меня молодой, влюбленной и счастливой!» Он почувствовал себя бесконечно виноватым и бесконечно несчастным человеком: счастье его жизни ушло навсегда. В поисках хоть малого участия и утешения зашел к Андрею в палату, сел рядом и не взял по привычке руку, чтобы проверить пульс.
Андрей, поняв состояние друга, успокоительно обнял его.
— Ты Петра не вини.
— Да, конечно, ты прав. Знаешь, я просто растерян: никогда не думал, что так потрясет меня известие о ее смерти и о том, что после нее осталась дочь. А я ничего не знал! Как ее зовут? Ты ведь слышал, они назвали ее имя.
— Ляля.
— Странно, я ее вижу такой, какой была Таня. Они передо мною рядышком, и обе одинаковые…
— Может быть, тебе следует съездить? — Оленич осторожничал, как бы раздумывал вслух, хотя в душе был уверен, что Гордею надо бы съездить к Ляле, повидаться, а там все станет ясно. Может быть, Ляля потянется к нему…
16
Отец и сын жили в одном номере гостиницы. Старому нравилось, что рядом есть человек, кому кое-что можно доверять, облегчать себе душу, изливая свои трудные размышления и жуткие воспоминания. Но для Эдика то было досадное неудобство, которое он не мог преодолеть, — отец требовал информации из госпиталя, требовал еду и выпивку. Он почти не выходил из комнаты, разве что в туалет да душевую, которые находились в конце длинного коридора.
«Предок превращает меня не только в слугу, но и в агента!» — разозлился Эдик. Конечно, можно было бы удрать отсюда, и дело с концом. Но приходилось сидеть и ждать, пока приедет Кубанов. Да еще все время быть настороже: вдруг заявится шеф прямо в гостиницу, как объяснить, кто такой этот старый человек со шрамом на лице? Не скажешь ведь, что чужой человек, сосед по комнате. Эдуард всегда был предельно откровенен, развязен до цинизма, а теперь вынужден поступиться своими принципами. Он, конечно, хорошо понимал, кто его отец. И чем откровеннее был Крыж, тем больше сын опасался общения с ним. Но держался уравновешенно, ко всем откровениям старого злодея относился невозмутимо, а отец это воспринимал как готовность к единомыслию.
Никогда в жизни, даже напиваясь до полусмерти, он и не заикался о своей службе в карательном отряде Хензеля и о своих злодеяниях на таврической земле. Но перед сыном, под воздействием алкоголя и в надежде, что найдет себе единомышленника и воспитает из него подобного себе, раскрылся. Потом не раз жалел и пугался, ему казалось, что сам себя медленно отдает в руки госбезопасности. Но все же надежда на сына была сильнее страха.
Внимательно присматриваясь и прислушиваясь к Эдику, Крыж старался уловить момент, когда можно будет продолжить рассказ о себе и доверить, может быть, самое главное: поведать о том, что он обладает огромным богатством и что это богатство награблено им в годы войны, преимущественно во время
