— Кто?
— Я, Андрей, — полушепотом ответил он.
— Входи.
Люда стояла перед зеркалом полуодетая и, прижав белое платье к груди, смотрела на него, остановившегося у Двери: он никогда не видел ее полуобнаженной, ее стройных ног, тонкой талии и даже распущенных, неубранных волос, которые громоздились огромной копной и падала волнами на плечи и спину — тоже не видел.
— Закрой дверь, — тихо произнесла она.
Быстрыми, привычными движениями она надела платье.
— Подойди ко мне, — попросила она.
Андрей послушно приблизился к ней, все еще не преодолев оглушившего его волнения, и, не в силах отвести от нее глаз, молча стоял: ему казалось, что сейчас его свалит головокружение. Люда улыбнулась, как улыбается красивая женщина, зная, что ее разглядывает мужчина, что она поражает этого мужчину и что ей самой очень приятно быть такой. Она улыбалась, словно говорила: «Видишь, какая я, а ты этого не замечал, и теперь сам растерялся, а я ведь существую для тебя, и поэтому я такая…»
— Ну что за колдовство! — прошептал Андрей, прижимая к себе Людмилу. — Я словно во сне и боюсь проснуться…
— Застегни, пожалуйста, на спине пуговичку. — Женщина тихо и счастливо смеялась.
Потом стала расчесывать волосы, водя гребнем по ним множество раз, пока они не начали сиять. Затем взяла поясок и набросила на бедра. Это так подчеркнуло талию, что Оленич только удивлялся: откуда она знает все эти тонкости? Это же целое искусство! И чтобы достичь такого эффекта, нужно быть мастером!
— Включи люстру, — попросила она, хотя возле трюмо довольно ярко светил торшер.
Андрей подошел к выключателю, включил свет и обернулся. Белое платье плотно облегало фигуру, темные волосы переливались мельчайшими искрами, как разноцветными микроскопическими блестками. На шее сверкала золотая цепочка, а прицепленный к ней камешек переливался, играя гранями на ярком свету. И Андрей не мог понять, что это за камешек, какого он цвета. Где-то в глубине его, как будто внутри, сиял яркий луч, как сгусток ослепительного света, и был этот сгусток то ли фиолетового, то ли темно-синего, замешанного на золоте огня. Андрей заглянул в глаза Люде и увидел в них тоже таинственный темно- фиолетовый отблеск драгоценного камешка. Какой крохотный кристаллик, а как сверкает! И идет свет из его таинственной глубины. Отступив от Люды, Оленич снова взглянул на камень, покоящийся в вырезе платья и смугло-матовой коже — он уже излучал торжественный голубой свет.
— Как я тебе? — кокетливо спросила Люда.
— Нет слов… Представляешь, я даже оглох, ослеп, отупел от твоей красоты.
— Не дури, Андрей, — спокойно сказала она. — Это на тебя не похоже.
И вдруг начала снимать белое платье.
— Зачем?..
— Я надевала специально для тебя. Хотела тебе показаться и потом снять. Только для тебя.
Какая-то дикая, неосознанная сила взъярилась в нем: неожиданно для самого себя он поднял Люду на руки…
— Что ты, что ты! Андрюша… Тебе нельзя поднимать…
Но сквозь звон в ушах он лишь услышал, как полураскрытые губы шепнули:
— Свет…
И ее рука потянулась к выключателю…
…Рядом с трюмо спокойно светил торшер.
Людмила молча и торопливо надевала вечернее черное платье, которое тоже шло ей, но которое украло ее юность. Если в белом она была похожа на светлую и невинную невесту, то в черном — на женщину, хоть и молодую, но все же на женщину. Привела в порядок волосы, чуть припудрила щеки, подкрасила губы.
— Можешь меня вести и представлять своему другу.
Людмила подошла к нему и кокетливо подала руку:
— Но ты, как мой кавалер, обязан привести меня сюда после вечера. Договорились? Стыдно мне будет уходить одной.
— Согласен! — ответил Андрей и подставил ей локоть.
Они уже стояли на площадке второго этажа, когда внизу, в гостиной, раздался шум, послышались звонкие Девичьи голоса, восторженные мужские восклицания. Это появились девушки — Мирослава, Витина подружка, и Галина.
— Давай немного подождем, — промолвила тихо Людмила.
И он понял, что заговорило ее тщеславие: она не хочет являться незаметно, а появиться так, чтобы привлечь внимание. А пока все были заняты юными студентками, внимательно осматривала Андрея: поправила ему китель — сзади он топорщился, вытащила откуда-то свой душистый платочек и вытерла ему лоб от капелек пота и наконец легонько прикоснулась губами к его щеке, стараясь не испачкать губной помадой.
— Что ты со мной вытворяешь сегодня? — спросил он.
— А когда же мне проявить свою нежность? Вчера было рано, завтра будет поздно. Тем более, что ты только вчера полностью освободился от давних клятв и обязанностей. Значит, я вправе рассчитывать на твое внимание ко мне. Согласен?
— Возражений нет.
— Ну, пошли.
— Я пойду вперед. Подготовлю общественное мнение.
Только Оленич вошел в гостиную, как его заметил Криницкий и сразу же подошел:
— Почему один? Повздорили? Или она закапризничала?
— Да нет, все в порядке. Сейчас она спустится.
К Оленичу подбежали девушки, затараторили, перебивая друг друга.
— Неужели вы и вправду уезжаете? — спросила Мирослава.
— Нам с вами всегда было интересно! — призналась Галя. — Никто так нам не рассказывал о войне, как вы. О пулеметных тачанках, о конях…
— А правда, что этот человек — ваш фронтовой друг?
— Да, мой верный товарищ, — все же успел он ответить на один вопрос.
А Галя тут же:
— Он из Москвы? Да? Москвичи все такие добрые, общительные!
У Мирославы вдруг вырвалось, кажется, ненароком:
— И Витя скоро поедет!
Оленич взял тоненькую руку Мирославы:
— Не печалься, Слава. Он едет в военное училище, станет военным, офицером. Это настоящее дело для мужчин. И я буду очень рад, если вы сохраните свою дружбу. Я на тебя надеюсь, Мирослава.
Девушка покраснела, но все же пробормотала:
— Мы договорились с Витей переписываться.
«Какая она еще юная! — растроганно подумал Андрей, оглядывая тоненькую, как лозиночка, фигурку Мирославы. — Сколько же ей? Лет семнадцать, не больше. У нее все юное, прекрасное…»
Девочки уже освоились и стали просить музыки. Витя и Эдик о чем-то горячо разговаривали, Николай Кубанов что-то доказывал Гордею, но на полуслове запнулся… Оленич оглянулся: в зал вошла Людмила и легкой походкой пошла прямо к нему. Все сразу умолкли, Кубанов тряхнул седым чубом и произнес:
— О, всевышний! Что делаешь со мною? Зачем на старости лет я должен видеть самое великое твое чудо? Почему ты не явил мне его чуть раньше?
Людмила величественно, по-царски властно протянула руку в направлении Мирославы и Гали и промолвила:
— Настоящее чудо — вот эти две юные богини! — И потом, нахмуря брови, грозно спросила: — Кто
