После того как мы повредили железную дорогу под Талаверой, резко усилилось движение противника по автомобильной магистрали. Как правило, транспорт передвигался ночью, колоннами. Все трудно восстанавливаемые мосты сильно охранялись. В этих условиях применение колючек и одиночных мин не давало желаемого эффекта.
И вот однажды, беседуя с командирами групп перед очередной вылазкой в тыл врага, Ксанти предложил:
— Друзья! У вас есть уже опыт захвата машин. Попробуйте на захваченной машине ворваться на мост, снять охрану и разрушить его.
— Попробуем, Ипполито? — спросил Рубио барселонца Ногеса — коренастого молодого парня.
— Отчего не попробовать, — согласился тот. Ночью группы Рубио и Ногеса благополучно переправились через Тахо. Вышли на автомобильную дорогу. Подходящая цель так и не появилась. Пришлось на день укрыться в горах Сиерра де Сан Винсенте.
— Что делать? — сокрушался Ногес, — Сотни машин идут к Мадриду, одиночных почти нет…
Весь день диверсанты не отрывались от биноклей. Дорога около моста восточное Талаверы была перед ними как на ладони. С гор хорошо видно, что колонны грузовиков и многие легковые машины проходили мост без остановки.
Итак, способ проникновения на мост ясен. Но как взорвать мост, проносясь по нему?
Пока прикидывали, как лучше поступить, на дороге показался грузовик с кухней на прицепе. Водитель охотно остановился, чтобы ответить на вопрос «господ офицеров». Рядом с ним сидел повар.
— Что в котле? — спросил Рубио.
— Суп.
— Выливай его к чертовой матери. Найдется другая начинка…
Пленных связали, заткнули им рты и уложили отдыхать по разные стороны дороги. Пристроившись в хвост вражеской автоколонны, кухня спокойно приблизилась к цели, въехала на мост. И вдруг на самой его середине отцепилась от тягача.
Прицеп загораживал движение, и часовой бросился, чтобы оттащить его к перилам. Он сразу, как видно, почуял неладное: из котла кухни пахло не бараниной, а горящим бикфордовым шнуром. Бывалым солдатам этот запах хорошо знаком, а часовой, несомненно, был из их числа. Он не потерял самообладания, попытался сбросить прицеп с моста. Но одному это оказалось не под силу. Стал звать на помощь водителей. Однако ни водители, ни другие солдаты из охраны моста не успели понять, в чем дело. Высоко взвилось пламя, прогремел взрыв. А злополучный грузовик, потерявший прицеп, успел тем временем бесследно исчезнуть…
Да, наши подрывники научились умело действовать на коммуникациях врага. Весной и летом 1937 года они не зря получали одну благодарность командования за другой.
В двадцатых числах июня я возвратился из Хаена и зашел к нашему военному советнику Кольману.
Поговорили о том о сем. Я заметил, что Кольман мнется, словно хочет и не решается сказать о чем?то потаенном.
— Что случилось? — напрямик спросил я.
— Ты давно не читал газет?
— Где же я мог их читать?
— А радио тоже не слушал?.. И ничего не знаешь?.. Кольман огляделся, будто опасаясь, что нас подслушивают.
— Одиннадцатого числа состоялся суд над Тухачевским, Уборевичем, Корком, Якиром… Они вели вредительскую работу, пытались подготовить наше поражение в будущей войне. Хотели восстановить власть помещиков и капиталистов.
— Что?!
Кольман подал еще одну газету за 13 июня:
— Вот здесь…
Строчки прыгали у меня перед глазами:
«… Двенадцатого июня сего года суд приговорил подлых предателей и изменников к высшей мере наказания — расстрелу. Приговор приведен в исполнение. '
Как наяву, я увидел перед собой лицо Якира:
— Вам поручается важнейшее партийное дело, товарищ Старинов. Надеюсь, вы оправдаете наши надежды…
Увидел лес под Олевском. Аэродром под Харьковом. Ночные учения, где Якир с гордостью говорил о советской военной технике.
Этот человек — предатель и изменник?! А маршал Тухачевский — бонапартист?! Эйдеман, Уборевич, Примаков, Путна — прославленные герои гражданской войны — и все они тоже враги народа?!
Кольман осторожно взял у меня газету.
— Как же это? — только и мог выговорить я.
— Чудовищно, — согласился советник. — Невозможно поверить. Но ты же видел…
— А какая им была корысть предавать Советскую власть? Власть, которую они сами устанавливали?! За которую кровь проливали?!
— Тише… Конечно, дикость какая?то… Сам не понимаю, на что они рассчитывали… Что им могли дать капиталисты?
— Ничего! Их бы первыми расстреляли, попадись Примаков или Якир в лапы фашистам.
— Видишь, пишут о попытке захвата власти…
— Так они же и были властью!
— Тем не менее — факт налицо…
Да, чудовищный факт был налицо. И Кольман и я не могли не верить Сталину, не верить суду.
Не могли не верить, а в сознании не умещалось случившееся…
Читая в газетах, что Вышинский награжден орденом Ленина «за укрепление социалистической законности», натыкаясь на имя Ежова и на карикатуры, изображающие ежовые рукавицы, в которых корчатся враги народа, я испытывал острые приступы тоски.
Ни на минуту не забывалось, что работал с Якиром, что неоднократно сопровождал Примакова и Тухачевского.
«А что ответишь ты, когда спросят, знал ли Якира и Примакова? Что ждет тебя по возвращении на Родину? — не раз спрашивал я самого себя. — Что ответишь? '
— Ты что?то плохо выглядишь, Рудольфе! — встревожился Доминго. — Устал?
— Да, друг. Устал…
Что еще мог я ответить капитану?
Судьба слишком долго баловала диверсантов, чтобы не сделать в конце концов один из тех подарков, которые ей лучше было бы держать при себе.
Суеверия тут ни при чем. Работать нам приходилось в основном с динамитом, а он даже в мирных условиях способен преподносить горькие сюрпризы. Может взорваться от первой искры, от первого сильного удара.
Но вот, поди ж ты, у нас он пока ни разу не безобразничал.
Под Теруэлем, в Альфамбре, Пеле попал с динамитом под бомбежку, но успел вывести машину из деревни. Динамит не взорвался, хотя одна из фашистских бомб упала слишком близко.
Там же, в Альфамбре, я как?то застал бойцов, мирно покуривающих на ящиках с динамитом, придвинутых вплотную к камину. Тоже пронесло!
