овладела… моим народом… То были темные и страшные годы, они сложились в столетия крови и войн, отчаяния и неудержимого падения в первозданную дикость. Тогда была утрачена Радужная Цепь. Хранители Кристаллов один за другим погибли, их Камни перешли в иные руки, сгинули в Закатном Океане, сгорели в подземном огне… В конце концов большая часть тех альбов ушла на Восход. Что стало с ними – неизвестно. А некоторые остались и осели в труднодоступных для любого нашествия Рабирийских лесах. Проклятие Безумца, довлеющее над ними, за тысячелетия изменило их облик, сократило срок их жизни, придало иную сущность изначальной магии альбов. Теперь же все начнет помаленьку возвращаться – и облик, и магия, и подлинное долголетие. Полагаю, я вполне доживу до тех лет, когда в Забытых Лесах появятся настоящие Бессмертные…
– Вот это да, – пробормотал Коннахар. – А Венец и… ну, та вещь, о которой говорил Хеллид – это тоже альбийское?
– Венец – да. А Анум Недиль, или Око Бездны – уникальная реликвия времен падения Кхарийской империи. Собственно, тогда такие штуки были отнюдь не редкими, что в итоге и привело Великую Кхарию к крушению. Слишком много могущества – это иногда тоже плохо…
– Как вы думаете, этот гуль, подручный Блейри, вернется? – нерешительно спросил молодой человек. Прежде ему не доводилось так запросто беседовать с рабирийским чародеем, но после всего случившегося Конни счел, что заслужил это право. – И что теперь станется с Блейри? Айлэ сходила взглянуть на него и сказала, будто не может понять: живой он или мертвый.
– Он пуст, – бросил магик, словно о чем-то незначащем и не очень приятном.
Конни невольно поежился – эти два кратких слова прозвучали, как смертный приговор.
Блейри да Греттайро действительно был пуст, от него осталась лишенная всяких признаков жизни оболочка, вылущенная скорлупа, неподвижно лежавшая сейчас в запертом капище Лесных Хранителей. Эта оболочка не испытывала боли, голода или жажды, молча глядя остекленевшими глазами в выгнутый куполом потолок и в точности походя на раскрашенную статую.
– Пуст до самого дна, – продолжал Хасти. – Два или три раза мне доводилось видеть подобное – немудрую Силу, лишенную всяких сдерживающих оков – но Блейри в своем стремлении к власти дошел до предела, за которым начинается безумие. Поединок Могущества, на который он столь неосмотрительно попытался вызвать твоего отца, сгубил его окончательно.
– Значит, он скоро умрет?
– Не обязательно. При надлежащем кормлении и уходе он может протянуть еще долго – вот так, бессловесным и лишенным разума созданием. Что касается Анум Недиля… Без него, как верно было сказано, невозможно выбрать следующего правителя Рабиров. Осиротевшее Княжество нуждается в хозяине – законном, не фальшивом, подобно да Греттайро. Я же прослежу, чтобы теперь все было проделано в согласии с традициями и законами.
– Кстати о Поединке – месьор Хасти, вы…
– Ты где-то видишь еще одного меня? – перебил Хасти. Коннахар непонимающе покрутил головой. – Я вроде бы один, кажется, ну так не надо величать меня во множественном числе. Да и «месьоров» тоже прибереги для дворцовых приемов. Я с твоим отцом… гм… полвека знаком, с тобой, правда, поменьше, но зато седины твоими стараниями прибавилось вдвое. Просто – Хасти, и на «ты», сделай милость.
– Хасти, скажи мне… я не могу понять: мой отец всегда был совершенно чужд любой магии – как же ему удалось выиграть в том злосчастном Поединке?..
Одноглазый захохотал – громко и искренне, закинув голову. На громкий звук, вскидывая голенастые ноги, примчался Граххи, скосил лиловый глаз, фыркнул и умчался прочь.
– А вот этого, Коннахар, сын Конана из клана Канах, я тебе не скажу, – произнес Хасти, отсмеявшись. – Но намекну немножко. Секрет в том, что несчастный засранец, я Блейри разумею, выбрал себе противника не по росту. Нет, не в смысле размера, конечно, или там воинского умения. Твой отец, верно, чужд магии, но он есть воплощение иной Силы. Он легендарный воитель, но тот, с кем, в его лице, вознамерился тягаться Блейри да Греттайро – он отец всех воителей. И ни слова более об этом! Я и так сказал слишком много. Мыслящему довольно, по-моему.
Коннахар, если говорить честно, ничего не понял, но переспрашивать не стал, положив себе зарок на досуге порасспрашивать отца о загадочных намеках Одноглазого. Собравшись с духом, он наконец решился заговорить о том, что тревожило его больше всего:
– Хасти… Я хотел спросить: что будет с Проклятием? Айлэ говорила, вы раздобыли талисман, способный помочь в его уничтожении, а он разрушился, когда спасали нас… – он поколебался и добавил: – Знаешь, там, в прошлом, порой бывало до жути страшно… и все-таки я не жалею, что побывал там. Эта крепость в горах… Ничто из созданного людьми не может с ней сравниться. Наверное, я до самой смерти не встречу больше ничего подобного. В Цитадели я проклинал тебя – ведь это твой портал забросил нас в такую даль. Теперь я думаю, что должен быть тебе благодарен – за все, что мы узнали, увидели и поняли. И еще за то, что вы с отцом нашли способ вытащить нас оттуда.
– Твой темрийский приятель сказал то же самое, – с оттенком печальной гордости произнес Одноглазый. – Я побеседовал с твоими друзьями, и в числе прочего задал им один вопрос, который задаю и тебе – хочешь сохранить память об этих днях или предпочтешь забыть, будто ничего и не было? Лиессин отказался, заявил, что желает помнить все до последнего, хотя порой ему приходилось несладко. Юсдаль колеблется. Кажется, ему хочется забыть, но пока он не решился в этом признаться. А что выберешь ты?
– Мне тоже надо подумать, – растерялся Конни. – Наверное, кое-что я бы хотел навсегда запомнить… а кое-что – забыть. Так что же Рабирийское Проклятие? Неужели нет способа изгнать его насовсем?
– Пока мне нечего тебе сказать, – Хасти явно пришлось сделать над собой нешуточное усилие, прежде чем он выговорил эти слова. – У нас в руках был один из Камней Света, но его силы исчерпались. Все иные средства, коими я пытался одолеть Слово Безумца, оказались недостаточными. Однажды я говорил Рейе…
Он запнулся, но все же продолжил:
– Говорил, отчего попытки разрушить Кару Побежденных не достигли цели. Исенна вложил в заклятие всю свою ненависть и злобу, и вдобавок запер его на замок своего истинного имени, неведомого никому.
– Даже тебе? – недоверчиво спросил Коннахар.
– Даже мне, – признал Одноглазый. – Я ведь считал его союзником и отчасти своим творением. Зачем мне выяснять тайное имя друга?
– Экельбет Суммано Нуул, – аквилонский принц как можно отчетливее произнес слова, которые ему удалось расслышать в горниле боя в Вершинах, за мгновения за того, как башня начала рассыпаться.
Хасти рывком повернулся к нему, и Конни вздрогнул, увидев так близко лицо Рабирийца, рассеченное на две половины, мертвую и живую.
– Что ты сказал? – не выговорил, но прошипел Хасти, чей единственный глаз вспыхнул пугающим стальным блеском.
– Экельбет Суммано Нуул, – послушно повторил молодой человек. – Я это слышал своими ушами. От Исенны. В Пиках, когда мы пришли за… за тобой. Он уже подыхал, но продолжал бормотать о том, что заклинает кого-то быть гонимым и ненавидимым отныне и навеки… Это и был миг рождения Кары Побежденных, да?
– Ну-ка помолчи, – оборвал собеседника магик. Конни послушно затих, краем уха вслушиваясь в маловразумительное бормотание Хасти и порой ловя отдельные слова и фразы: – Так вот как оно сошлось… Невероятно… Удивительно… Пути Предназначения никогда не бывают прямыми, но чтобы стянуться таким узлом – даже предположить было невозможно… И что же теперь? Будучи изгнанным, оно не может оставаться без вместилища… Коннахар, ты хоть понимаешь, какую тайну узнал по совершенной случайности?
– Нет, – в первый момент наследник Аквилонии не сообразил, что магик вновь обращается с вопросом к нему. – Но эти слова тебе чем-нибудь помогут?
– Пойдем-ка, потолкуем с твоим отцом, – внезапно заявил одноглазый чародей, поднимаясь. Мрачная удрученность, неотступно владевшая им два минувших дня, развеялась, сменившись готовностью действовать.
