согласился, не моргнув: видно, и такая комбинация была ему выгодна.
— А еще, Сергеич, люди у меня работают, помогают… Как бы их зарегистрировать, что они, значит, работают, чтоб им хлеб давали…
— Вот это ловко! — воскликнул Венецкий. — У тебя работают, а я их должен хлебом снабжать?!.. Нет, дружище, раз ты завел стаканный сбор — изволь сам кормить своих рабочих!
— Накормлю, Сергеич, накормлю! Мне только ваше разрешение!..
Венецкий ушел из чайной и долго про себя дивился гибкости и оборотистости этого доморощенного капиталиста.
В полутемном коридоре, около дверей кабинета дожидалась прихода бургомистра пожилая женщина в заплатанном летнем пальто и рваном вязаном платке.
— Вы ко мне? — не присматриваясь, спросил ее Венецкий, поворачивая ключ в висячем замке.
— К вам-то к вам, да, может быть, мне лучше уйти, коли вы уж и узнавать не хотите?!..
Николай Сергеевич распахнул дверь и осветил фигуру посетительницы.
— Клавдия Ивановна!
Он не стал ни извиняться, ни оправдываться, что не узнал ее, а просто крепко обнял и расцеловал старую сослуживицу.
Клавдия Ивановна расплакалась.
— Голубчик, Николай Сергеич! — проговорила она, вытирая глаза концом платка. — Значит, вы не испортились!.. А я боялась к вам идти… думала, что теперь вы стали такой важный, что к вам и не подступишься…
— Я — важный?… В этом-то наряде?.. По-моему, когда я был Шмелевским вридом, у меня был гораздо более важный вид… Ну, Клавдия Ивановна, милая, садитесь и рассказывайте, что с вами за это время было?
— Что рассказывать-то?… Я ведь к вам не в гости, а за милостыней…
— Как за милостыней?
— Разве вы не видите, на кого я похожа?… Нищие раньше лучше ходили… Если можете, Николай Сергеевич, выпишите мне хлеба, хоть немножко!.. Я уже целый месяц голодаю… Если нельзя, скажите прямо, что нельзя — я уйду!..
Венецкий взялся за перо.
— Хлеба я вам сейчас выпишу… Но только этого мало… А у вас и картошки нет?
— Была… хоть немного, да было… на чужих огородах накопала… Отобрали… Я дура была, Сергеич, люди здесь оставались, и живут как люди, а я побежала, пешком побежала, ничего не взяла… Все лето пробегала, от немцев все равно не ушла, а вернулась к разбитому корыту: дом сгорел, огород добрые люди выкопали… кто копал, не говорят… Поселилась в одном пустом доме, кое-как отделала… пошла картошку рыть…. мою вырыли, и я чужую рыла…. уже под самый мороз… Думала, хоть немного посижу. Выгнали…
— Кто выгнал?
— Да Баранков же!.. Он же тут был царь и бог, что хотел, то и делал… Дом ему понравился, беженку там поселил, свою кралю…. Будто мало в Липне пустых домов!.. Я с ним поругалась, так он ничего не дал с собой взять, ни вещей, ни картошки… Живу теперь из милости у людей, а им самим есть нечего…. Ходила в деревню гадать…
— Ходили гадать? — Венецкому показалось, что он ослышался.
— Ну, что глаза таращите? Не знали, что я гадать умею?… Хотите, вам судьбу предскажу?… Вот я и ходила, пока больших холодов не было; полмерки картошки да овса котелок нагадала — этим и жила… Только в ближних деревнях люди сами голодают, а в дальние — идти не в чем…
Клавдия Ивановна показала на свои ноги, обутые — одна в мужской сапог с подошвой, подвязанной веревочкой, другая в разорванный резиновый ботик.
— Спасибо за хлеб! — она взяла протянутый ей бургомистром клочок бумаги и поднесла его к глазам.
— Ой! Целых двадцать килограмм!.. Николай Сергеич, а вас немцы ругать не будут, что вы так много выписали?
— Не будут!.. Надо теперь вас устроить с квартирой и с одеждой… А, может быть, вы работать пойдете? — Тогда все гораздо легче будет сделать…
— Я-то с радостью!.. Надоело без дела болтаться!.. Только какая же теперь работа? Где работать-то?
— Здесь, у меня!.. Будете секретарем, счетоводом, все равно чем… жаль, что нет машинки, а то вы были бы мне как находка…
— Машинка есть! — сказала Сомова сразу изменившимся деловым тоном.
— Где?
— У меня! Когда стали эвакуироваться, я ее забрала и на своем огороде закопала. У меня все погорело, а вот машинка цела осталась…. Я ее выкопала… чуть со злости не разбила… Я ее сюда принесу.
— Обязательно!
В эту минуту зашла Лена и, увидев старую знакомую, радостно приветствовала ее.
— Ну, Леночка, все наши старые друзья собираются! — весело сказал Николай.
Клавдия Ивановна несколько раз перевела взгляд с него на Лену и обратно и воскликнула:
— Ах, дура я, дура!.. Как это я раньше не сообразила, про кого разговор?… А то мне говорят, что Венецкий, бургомистр, поженился с какой-то Михайловной…
— В зятьи пристал, — подсказал Николай Сергеевич.
— Ну, да, так и говорят, что в зятьи пристал, только я в толк взять не могла, про какую Михайловну речь… А оказывается, я ее знаю прекрасно…
— Вы же нас и познакомили…
— Это когда в войну играли перед войной? Верно! Ну, значит, рука у меня легкая!.. А как, Николай Сергеич, не ревнует вас молодая жена?
— Нет, я не ревнивая! — ответила Лена, и глаза ее лукаво смеялись.
— Ну, любовь да совет!..
Полиция времен Баранкова была по распоряжению Раудера разжалована в полном составе, и бургомистру пришлось немало повозиться с подбором новой «Орднунг-Динст».
Он хотел, чтоб этим делом занялись люди честные и надежные, но после казни Баранкова никто из честных и в то же время здравомыслящих людей идти на эту работу не хотел.
Венецкий долго уламывал Володю Белкина, рабочего своего строительства, того самого, который выдвинул его кандидатуру в бургомистры.
Володя долго отказывался под разными предлогами: он говорил, что его мать не хочет, чтоб он шел в полицейские, да к тому же теперь люди начали строиться, и ему, хорошему столяру и плотнику, и без полиции работы хоть отбавляй.
— Эх, ты! — с сердцем сказал Венецкий. — Видно, у тебя совести нет ни на грош — сам меня подсунул в бургомистры, а когда я тебя прошу помочь, в кусты прячешься…
И Володя согласился.
А согласившись, он взялся за дело так ретиво, что сразу стал личным адьютантом бургомистра и его правой рукой.
Кроме него были зачислены в полицию еще четыре человека, но они существовали, как очень быстро определила Маруся Макова, «для мебели»…
Должность шеф-полицая исполнял временно по совместительству сам бургомистр, так как подходящей кандидатуры не было; остальные должности были вакантными.
Таково было положение дел, когда в одно прекрасное утро явился к Венецкому Виктор Щеминский в сопровождении переводчика Конрада.
— Николай Сергеич! Примите меня обратно в полицию!
