Как только стемнело, Николай отправился на вокзал. Он был не единственным, кто ожидал отправки заключенных: в разных углах вокзала виднелись лица, знакомые ему по площадке перед воротами Сабуровской тюрьмы.
Вечером ожидаемого поезда не было. После двенадцати часов всех, не имеющих транзитных билетов, попросили очистить вокзал.
Николай вышел на улицу. Было темно, моросил мелкий осенний дождь.
Он походил взад и вперед по переулку, постоял на вокзальном крыльце; его начал пробирать холод, пальто незаметно намокло, и он начал, чтоб согреться, мерять большими шагами привокзальные улицы, через каждые пятнадцать-двадцать минут возвращаясь к железнодорожной линии, чтобы посмотреть, нет ли там какого-нибудь нового поезда.
Подошли к станции, постояли несколько минут и пошли дальше три ночных пассажирских поезда, без остановки проследовало несколько товарных; осенняя темная и мокрая ночь тянулась без конца, а Венецкий все бродил.
Он промок, продрог, у него гудели ноги от непрерывной ходьбы, и в половине пятого утра он решил, что, вероятно, никакого поезда с заключенными не будет и собрался домой.
Вдруг навстречу ему по темной улице быстро проехали один за другим четыре крытых грузовика — те самые, которые в народе звались в трагическом тоне «черными воронами», а в комическом — «собачьими будками»…
Николай бегом бросился обратно, вслед за грузовиками.
На четвертом или пятом пути, довольно далеко от здания вокзала, стоял товарный поезд, оцепленный кругом милицией.
Несколько женщин, старик и девочка стояли у закрытого решеткой входа на перрон: это тоже были люди, имевшие родных среди заключенных; они стремились подойти ближе, но дальше решетки их не пустили.
Венецкому пришлось присоединиться к ним.
Грузовики подъехали почти вплотную к четырем открытым вагонам в середине поезда; по бокам стояли конвойные.
Из машин начали выгружаться люди с небольшими узлами или чемоданчиками; они проходили несколько шагов по земле и взбирались по приставленным лестницам в вагоны.
Заключенные!..
Провожающие закричали, замахали руками — многие узнали своих; железнодорожная милиция старалась заставить их замолчать, грозила штрафом.
Венецкий смотрел во все глаза на людей, перебиравшихся из машин в вагоны, но знакомой фигуры отца не было…
Впрочем, он не был в этом уверен: с того места, где он стоял, хорошо была видна переправа заключенных только из двух ближайших машин, а две дальние были загорожены; кроме того, эта погрузка производилась в пятый, шестой, седьмой и восьмой вагоны, а четыре крайних, самых дальних, были уже закрыты, и около них ходили часовые.
— Вот дурак! Прозевал, когда они первый раз приезжали! — ругал сам себя Николай.
Погрузка кончилась, машины уехали, вагоны были закрыты и к ним встала охрана.
Теснившиеся около решетки провожающие, которых собралось уже более ста человек, не расходились, несмотря на на все уговоры милиционеров и железнодорожников.
— Едут!.. Опять едут!..
Грузовики подъехали к следующим пустым вагонам; эти вагоны были ближе, и видно было лучше, тем более, что начинался рассвет.
В этих грузовиках Сергея Александровича Венецкого тоже не оказалось.
Оставались непогруженными еще четыре товарных вагона и один пассажирский, очевидно, предназначенный сопровождавшему начальству.
Когда «черные вороны» приехали в последний раз, было уже светло.
Люди, один за другим, выходили из битком набитых машин, проходили несколько шагов по земле и лезли в вагоны.
Тут Николай увидел отца.
Он узнал даже не его самого, а его пальто, которое сам на днях передал ему в тюрьму; лица не было видно.
— Папа! — крикнул Николай во всю силу своего звучного голоса.
Сергей Александрович услыхал: он обернулся, увидел сына и на секунду остановился, но один из конвоиров бесцеремонно подтолкнул его в спину.
Третий вагон от начала!..
К поезду уже подогнали паровоз.
Николай быстрыми шагами пошел прочь от вокзала: он знал поблизости переезд и торопился туда.
На переезде он стал и облокотился на шлагбаум.
Ждать долго не пришлось: вскоре послышался гудок, и показался приближающийся поезд…
….Паровоз, зеленый пассажирский вагон и целый ряд грязно-красных теплушек… Тот самый… Он шел еще не очень быстро.
Здесь было только две линии рельсов, и поезд прошел около самого шлагбаума.
… Третий вагон…
Сквозь маленькое зарешеченное окошечко смотрело бледное, исхудавшее лицо Сергея Александровича.
Николай замахал рукой.
— … Коля!.. Не верь!.. Это все неправда!.. — сквозь стук колес донесся до него голос отца.
Вот о чем больше всего думал отец!.. А сын и сам знал, что это неправда.
Он пошел домой.
На востоке поднималось солнце. Из черного репродуктора на высоком столбе послыщался бой московских часов, которые на один час отставали от Сабуровского времени; зетем полилась песня, звучная, бодрая, радостная, знакомая…
— «Широка страна моя родная!»…
Николай любил эту песню, которой начинался день советской страны. Его голос по высоте и тембру подходил к голосу исполнявшего ее артиста, и он всегда по утрам подпевал репродуктору:
Почему же теперь ему стало так тяжело дышать? Почему прекрасные, родные слова любимой песни вдруг зазвучали ложью?…
Вернувшись домой, Николай Венецкий застал там управдома, который принес распоряжение немедленно освободить квартиру, в которой они жили более десяти лет; на нее уже был выдан ордер семье какого-то нового начальника.
— Моя мать больна! — доказывал Николай. — Куда же она пойдет, если она не встает с постели?
— Мы ничего не знаем!
Раньше Венецкий всегда смеялся над этой фразой, которую многие не слишком умные люди произносили торжественно, будто гордясь, что они ничего не знают — теперь эта глупая фраза встречала его всюду, куда бы он не обращался, и он ее возненавидел от всей души.
После того, как рухнули надежды на оправдание и освобождение Сергея Александровича, Екатерине Павловне стало еще гораздо хуже, и ее положили в больницу.
Николай поселился зайцем у одного из своих школьных товарищей и навлек на него штраф в
