прочитанной книги и желая всей душой, чтобы жена оставила его в покое; но она не унималась.
— Как «пусть присылают»? Что же ты тогда будешь делать?
— Что буду делать? Пойду на фронт, как все люди; я же не калека…
— Не калека, так хочешь стать калекой! А я должна буду тогда с тобой всю жизнь мучаться?!.. Ты эгоист!.. Самый настоящий эгоист!..Ведь у нас есть ребенок — ты о нем должен подумать!.. Что я буду делать одна с ребенком, если тебя мобилизуют?
— У других женщин тоже есть дети — что же они будут делать, если их мужей уже мобилизовали?
Он подчеркнул слово «уже».
Валентина заплакала злыми слезами.
— Ты эгоист, дурак, бессердечный человек! — повторяла она, захлебываясь и сжимая кулаки. — Ты можешь получить бронь! Можешь!.. Ты нарочно хочешь нас бросить!.. Меня ты не любишь, это я давно знаю… Но Миша!.. Ты обязан о нем позаботиться!
Она ждала, что муж начет ее утешать и уговаривать, как не раз бывало раньше; но он не сделал этого, а только внимательно посмотрел на нее, молча встал и направился к двери.
— Николай, куда ты?
Он не ответил, вышел на улицу и крупными шагами пошел по направлению к месту своей работы, хотя рабочий день давно кончился и ему там решительно нечего было делать. Он просто хотел уйти подальше от семейных дрязг.
Шесть лет тому назад, будучи на последнем курсе столичного института, Николай Венецкий женился на красивой, изящной девушке, студентке первого курса.
Обоим казалось тогда, что они любят друг друга и будут любить вечно; но увлеченье скоро начало остывать, сталкиваясь с неприятными мелочами жизни, и оказалось, что в их любви не хватает самого главного фундамента: общих интересов и взаимного понимания.
Первая крупная размолвка произошла из-за того, что Николай, окончив курс, согласился поехать на работу в Сибирь. Валя доказывала, что он, как один из лучших учеников, должен добиваться работы в Москве, да и отец его, занимавший крупный пост в приволжском городе Сабурове, мог бы похлопотать за сына… Но все ее доказательства не подействовали: Венецкий поехал в город Белоярск; жена с ворчанием, слезами и жалобами бросила ученье и последовала за ним.
На новом месте ей все не нравилось, все было не так, и семейные ссоры следовали одна за другой.
Рождение сына улучшило их отношения, но ненадолго. К тому же Валентина, чувствуя охлаждение мужа, решила, что тут виноваты другие женщины, и начала его ревновать ко всем, кто попадется на глаза, большей частью без всякого основания. Этим она окончательно оттолкнула его от себя.
Наконец, из-за каких-то пустяков произошла крупная ссора (с чего все началось, ни он, ни она впоследствии никак не могли вспомнить); и Валя уехала в Москву, забрав с собой маленького Мишу.
Прошел год. За это время Венецкий из сибирского города Белоярска переехал на противоположный конец Советского Союза, в город Липню Днепровской области. Почему он забрался в это захолустье, никто не знал, удивлялась этому и Валентина, когда ей вдруг вздумалось вернуться к своему супругу.
Злые языки говорили, что она в Москве сходилась с каким-то новым мужем, который бил ее смертным боем; некоторые уверяли, что этих мосвовских мужей было не то два, не то три. Она сама с возмущением говорила, что все это ложь и грязные сплетни, что просто ей отказали продлить прописку.
Николай Сергеевич никогда ее об этом не спрашивал; он очень любил Мишу и был рад, что мальчик снова с ним вместе.
Если бы Валентина была более наблюдательной, она увидела бы, что Николай за время их разлуки очень изменился, стал замкнутым, нераговорчивым, что на его лбу залегла резкая складка, а в темных волосах уже кое-где проблескивают серебристые ниточки ранней седины; но она наблюдательностью не отличалась и ничего не заметила.
Первое время после приезда в Липню Валентина Федоровна была очень добра, покладиста и ласкова, но потом опять начались сцены; она следила за каждым шагом мужа, терзалась ревностью, если он разговаривал с женщинами, ворчала, что он не умеет жить, что его бывшие товарищи работают в больших городах и вдвое больше получают, а он сидит в этом медвежьем углу на грошевой зарплате; нередко она пилила мужа целыми днями, не понимая, что каждый супружеский «теплый разговор» только расширяет между ними пропасть.
А Николаю часто хотелось удрать на край света от своего семейного счастья, и только привязанность к сыну удерживала его от окончательного разрыва с женой.
Когда она начала приставать к нему с хлопотами о броне, у него мелькнула мысль пойти в военкомат самому, не ожидая повестки, и записаться добровольцем, чтоб скорее разрубить запутавшийся узел семейных отношений.
Но этого делать не пришлось.
Повестка пришла на следующее утро. Весь день Венецкий спешно сдавал дела, а еще через день он уже стоял, обстриженный под машинку, «с кружкой и ложкой» на станции у эшелона, отправлявшегося на фронт.
— Здравствуйте, товарищ начальник штаба! — приветствовал его Витька Щеминский. — Тоже с нами едете?
— С вами, с вами! — отвечал Венецкий, пожимая руки целой компании знакомых молодых ребят, в числе которых, кроме Виктора, были Андрей Новиков и Володя Белкин; все были коротко острижены, с загорелыми лицами и белыми головами.
— … Наша Липня начало войны проиграла в войну, значит, липинцы должны воевать лучше всех! — ораторствовал Витька, пытаясь шутками заглушить досаду, вызванную потерей великолепного чуба — предмета зависти всех его товарищей.
Рядом с ним стояли: его мать, еще не старая женщина, очень похожая на сына, сестра-подросток и хорошенькая Зиночка Тимченкова, смотревшая на него большими влюбленными глазами, полными слез.
— Витя, а вдруг ты не вернешься? — тихо говорила она.
— Я-то? Я в огне не горю, и в воде не тону! — хохотал Витька на весь вокзал.
К Венецкому подошел Шмелев.
— В добрый час, голубчик! — проговорил он, крепко пожимая руку своего уже бывшего заместителя. — Пришлось, все-таки, с тобой расстаться… Трудно мне будет без тебя, но что же делать?
— Всего вам хорошего, Александр Федорович!
— Возвращайся здоровым и невредимым! Это главное!.. И задайте немцам жару, чтоб не совались, куда не просят!..
Последние слова Шмелев произнес не совсем уверенно: немцы уже заняли почти всю Белоруссию; через Липню непрерывным потоком двигались беженцы — спрева эшелоны, затем машины, а накануне показались обозы на лошадях и, наконец, просто пешие, убегавшие от врага вглубь страны, бросив все свое имущество. Газеты и радиопередачи были переполнены рассказами о жестокости немцев и об издевательствах над мирным населением; русские войска отступали и отступали, и у всех, кто говорил бодрые слова, на сердце было неспокойно.
Валентина Федоровна плакала и опять упрекнула и своего мужа, и Шмелева за то, что они не сумели достать бронь…
Николай держал на руках сына и говорил со всеми: с мальчиком, со Шмелевым, с другими знакомыми и незнакомыми людьми, со всеми, кроме жены… Он был единственным, вероятно, в толпе отъезжающих и провожающих, кто с нетерпением ожидал отправления поезда.
Андрея Новикова провожали мать и маленький брат; мать все время ему что-то толковала, но он слушал ее напутствия очень рассеянно и все время с тоской и надеждой поглядывал то на дверь вокзала, то на дорогу, ведущую с платформы прямо в город…
Паровоз загудел и несколько раз двинул взад и вперед ряд красных товарных вагонов. Все бросились к поезду.
Венецкий, поцеловав Мишу, передал его жене и вскочил в вагон одним из первых, за ним
