Неожиданно Нисино, как боевой петух, взлетел в воздух и нанес Гастону удар руками и ногами по телу и коленям. С громким воплем большое тело Гастона сложилось пополам.
— Oh, non, non... Tu m'as fait mal.
— Ух ты, сволочь!
От сильной боли Гастон, казалось, забыл весь свой японский. Он стоял, согнувшись и завывая от боли. Нисино еще и еще раз ударил его ногой. Толпа наблюдала необычный спектакль со смешанными чувствами. Гастону она глубоко сочувствовала — но одновременно испытывала трепетное удовольствие, подобное тому, какое много лет назад испытали японцы, когда маленький японский профессиональный борец Рикидодзан нанес поражение значительно более крупным американцам, братьям Шарп. Нечего говорить о том, что никто даже не пытался помочь иностранцу.
Вскоре Гастон медленно поднял руку и посмотрел в лицо Нисино. Окружающие почувствовали, что иностранец, наконец, разозлился.
Но вместо того, чтобы выпрямить свое огромное тело и броситься на противника, Гастон закрыл рукой длинное, как картофелина, лицо и остался стоять без движения. Толпа, затаив дыхание, молча ждала, что сделает дальше этот странный иностранец. Нисино, который уже приготовился к следующей атаке, с изумлением глянул на него вместе с другими.
— Oh, non, non. — Гастон убрал руку с лица, и все увидели крупные жемчужины слез, которые текли по его щекам. — Oh, non, non. Вы не должны... Почему вы издеваетесь надо мной?
Говорят, что коровы плачут, когда их бьют несправедливо. Вот и лицо Гастона стало таким же.
— Посмотрите! Такой большой, а плачет, как ребенок, — сказал бандит с идиотской рожей и игрушкой.
— Мы... все... друзья, — взмолился Гастон на ломаном японском. — Все... друзья!.. Почему? Почему? Почему? Почему?.. — Он повторял это слово вновь и вновь.
Зеваки, не в состоянии выдержать обращенный к ним взгляд и мольбы, начали расходиться. Главарь банды в спортивном костюме тоже неожиданно повернулся и исчез. У всех свидетелей этой драмы — по разным причинам — остался неприятный привкус позора, а сердца их заполнили печаль и раскаянье.
Все разошлись, а Гастон остался стоять в той же позе и на том же месте, где его и нашли Такамори с полицейским.
— Гас! — закричал Такамори и схватил его за руку.
На лице Гастона вспыхнула робкая улыбка маленького мальчика. Такамори увидел, что его брюки разорваны и испачканы кровью.
Они вернулись в полицейскую будку и, час спустя, ответив на все вопросы полицейских, отправились домой.
— Тебе больно, Гас?
— Нет, все в порядке.
Почти всю дорогу домой Такамори молчал, ибо его мучила совесть. Почему он бросил Гастона и убежал?
Томоэ же, глядя на неоновые огни, проносившиеся мимо окна такси, думала: «Так плакать... взрослому человеку. У него нет ни малейшего самоуважения. Позволить избить себя, даже не пытаясь защититься... он же такой огромный». Тем не менее у нее впервые затеплилась нежность к этому человеку, подобная той, какую может испытывать к своему ребенку-калеке мать.
«Я не должен был брать Гастона с собой в Синдзюку вечером», — думал Такамори. Несмотря на обычную беспечность и безответственность, сейчас в глубине души он чувствовал, что виноват в постигшем Гастона несчастье.
— Гас, не переживай слишком глубоко из-за случившегося. Японцы на самом деле не такие, каких ты встретил сегодня.
Гастон, глядя вперед, покачал головой. Казалось, он погружен в собственные мысли, и Такамори не мог понять, каково французу. Подумать только: проехать почти полсвета в страну своей мечты и в первую же неделю быть избитым японцем!
— Томоэ, это действительно несчастье, да?
Томоэ, ощущая, насколько брат подавлен, попробовала поднять его настроение:
— Не падай духом. Все уже позади. Когда приедем домой, я испеку вам кекс.
Когда они добрались до дома, к Гастону вернулось его обычное добродушие. Он приложил палец к губам и сказал:
— Давайте не будем ничего рассказывать вашей маме и Матян. Будем держать это в секрете. Мы скажем, что я упал и порвал брюки, хорошо?
Брат с сестрой поняли, что Гастон не хотел давать домашним повод для беспокойства из-за него. Томоэ подумала: он, может, и трус, и у него нет самоуважения, но сердце у него доброе. Похоже, она увидела, наконец, в нем что-то хорошее и стала смотреть на него другими глазами.
Шоколадный кекс, который испекла Томоэ, чтобы забыть события сегодняшнего вечера, у Гастона имел огромный успех. Он с удовольствием засовывал куски в свой огромный рот, который, несмотря на новообретенное уважение Томоэ, все же напоминал ей пасть гиппопотама.
Вдруг Гастон посерьезнел, перестал жевать и повернулся к Такамори:
— У меня есть кое-что важное обсудить с вами.
— Что такое, Гас?
Гастон помедлил. Посмотрел на Сидзу и Томоэ, будто бы ему трудно говорить в их присутствии. Такамори сразу все понял.
— Гас, может, пойдем на второй этаж?
— Да, да.
Вслед за Такамори Гастон медленно поднялся по лестнице. Томоэ в столовой включила радио и стала ждать их возвращения. Ее расстроило, что Гастон не позвал и ее тоже. Кроме того, ей было любопытно, что он собирался сказать.
По радио исполняли ее любимую мелодию. Такамори и Гастон все не спускались. «Может, мне подняться и подслушать?» — подумала она. В конце концов, она женщина — и, как большинство женщин, горела желанием узнать чужие секреты.
Наконец она услышала шаги брата по лестнице. Повернувшись к нему, Томоэ увидела, что лицо у него очень мрачное, а это для Такамори необычно.
— Что случилось, Такамори? — тихо спросила она.
Глаза ее заблестели.
— Гас сказал, что собирается уехать от нас, — ответил Такамори.
Совсем один
— Он сказал, что хочет нас покинуть?
— Да.
Такамори заморгал, чтобы сдержать слезы.
— Значит, ему не нравится у нас. И это после всего, что мы для него сделали. Жестоко.
— Нет, дело не в этом.
— Потрясение, которое он пережил в Синдзюку, должно быть, слишком велико для него. Он, вероятно, разочаровался в Японии.
Томоэ думала: хотя в случившемся виноваты они с Такамори, их гостю следовало проявить больше мужества и сопротивляться. Во всяком случае, в Японии живут миллионы японцев и гнилой плод можно найти на каждом дереве. Встретить нескольких плохих японцев и настолько расстроиться из-за этого — просто не по-мужски. Носик Томоэ сморщился от неудовольствия.
— Я тоже так подумал вначале. Но Гастон говорит, что уходит не поэтому.
— Нет? Тогда в чем причина?
