— Тогда зачем ты едешь?
— Я говорил тебе — у меня свой взгляд на Гастона, а ты его всегда высмеивала. Я же — никогда.
Такамори редко так сыпал соль на сестринские раны, но ей нечего было на это ответить, и как бы ни было больно Томоэ в душе, приходилось признать: брат прав.
— Я вовсе не презирала его. Даже я могла видеть, что он хороший человек, даже слишком хороший. Однако в людях подобного рода я не нахожу ничего привлекательного.
— Привлекательного?
— Да, привлекательного. У него отсутствуют все мужские качества. — Наконец Томоэ нашла слова, чтобы отразить наступление брата. — Это лицо, одежда... Но даже это не самое плохое. Возьми его слабость, трусость. Он падает духом и плачет, как женщина. Я думаю, для нас, девушек, такой не может быть привлекательным.
— Вот оно что. Да, я думаю, это похоже на правду. — Такамори закурил вторую сигарету.
— Не подумай, что у меня имеются причины для того, чтобы составить о нем неверное мнение. — Томоэ почувствовала гордость — вот какую победу она одержала в споре.
— Но, послушай, Томоэ. Не все мужчины красивы и сильны. Среди них есть те, кто родился трусливым и слабо характерным. Есть даже такие, кто может легко заплакать. Но если такой человек, слабый и трусливый, мужественно переносит бремя своей трусости и слабости и храбро борется, чтобы прожить красивую жизнь, — вот это я называю подвигом. Гастон мне нравится не потому, что у него сильная воля и умная голова. А скорее потому, что, будучи слабым и трусливым, он по-своему продолжает бороться. Меня больше привлекает Гастон, чем какой-либо святой или герой.
Оба некоторое время сидели молча. Томоэ никогда раньше не слышала, чтобы ее брат так серьезно о чем-либо говорил. Он обычно слишком смущался высказывать глубокие мысли. Каждый раз, когда беседа перескакивала на серьезные вопросы, он обычно вставлял фривольные замечания или переводил разговор на другую тему.
— Ты можешь предположить, зачем он приехал в Японию? — Томоэ задала брату тот же вопрос, что и Гастону в ресторане в Ёцуя.
— Ни малейшей идеи. Поразительно загадочный человек, этот Гастон.
Стоял красивый ясный день. Экспресс «Аоба» отошел от станции Уэно в девять часов утра и сейчас уже оставил позади Кояма и Уцуномия. Слева можно было видеть цепь вулканических гор Насу.
— Тебе еще не надоело жевать? — Томоэ подняла голову от еженедельника, который читала, и недовольно посмотрела на брата.
В ответ она услышала лишь удовлетворенный вздох. По-прежнему работая челюстями, он повернулся к окну. Ни он, ни Томоэ никогда не были в районе Тохоку к северу от Токио. Еще детьми они пару раз ездили на юг в Кагосиму, где жили их дедушка и бабушка, но на север сейчас ехали впервые.
По голубому небу плыли два кучевых облака. Ветерок шевелил листву, серебрившуюся на солнце. Даже далекие горы Насу, казалось, сверкали на солнце.
— Томоэ, здесь начинается район Тохоку, — сказал Такамори. — Можно сказать, сейчас мы уже на севере страны.
— Осторожно, не урони мороженое на брюки.
— Давно мы никуда не ездили из Токио. Токио отнимает у человека душу, делает его раздражительным — как, например, тебя. Этот город не для меня.
— Если ты будешь есть дальше, у тебя определенно расстроится желудок.
Такамори прильнул лицом к окну Он видел реку, что текла вдоль путей, поднимая холодные брызги, деревенскую девушку, едущую через мост на велосипеде.
Гас, должно быть, тоже проезжал здесь и видел эту сценку. Однако нет — Гастон ехал ночным поездом и вокруг была полная темнота, все спали.
Такамори представлял себе Гастона: как он сидит в ночном поезде, ему неудобно, поскольку узкие проходы между сиденьями не позволяли ему вытянуть ноги. Видимо, не спал он один. На что он смотрел? На звезды в черном небе, как однажды они вместе смотрели на них?
Начиная от Фукусимы, к поезду стали постепенно подступать горы, их крутые склоны были покрыты соснами и криптомериями. Тоннели следовали один за другим, и скоро поезд выскочил на знаменитый перевал Итая.
«Зимой здесь, должно быть, много снега», — подумал Такамори и вообразил, как они смогут приехать сюда зимой с Гастоном.
После перевала Итая все больше пассажиров заговорило на диалекте Тохоку.
Небо покрылось облаками. Повсюду виднелись фруктовые сады, а на склонах террасами располагались виноградники, обращенные к лучам заходящего солнца. Среди других деревьев в небольших рощах резко выделялись каштаны, покрытые белыми цветами. Были там яблони и сливы, чьи плоды были защищены бумажными мешочками, а также вишневые деревья, покрытые красными ягодами. Поезд все дальше уходил на север, и деревьев становилось больше.
— Вы знаете, как называют этот сорт вишни? Его называют «Наполеон».
Томоэ и Такамори поразились, услышав отрывок разговора из соседнего купе. Необычное совпадение: в этом районе, где они с Гастоном впервые, — услышать имя Наполеона.
Шелестя серебристыми листьями под слабыми дуновениями ветерка, вишневые деревья гордо показывали гроздья рубиновых ягод. Были и такие вишни, плоды которых еще не покраснели. Почему этот сорт назвали «Наполеон»? Может, потому, что он считается императором вишен? Но Такамори и Томоэ, глядя на вишневые сады, думали совсем о другом.
Четыре часа. Спустя семь часов после отправления из Уэно, поезд наконец прибыл в Ямагату. Небо — совершенно чистое, когда они покидали Токио, — здесь было затянуто облаками. Когда они вышли на платформу, оказалось, что день довольно душный, хотя в поезде это было не так заметно. На краю неба собирались черные тучи — предвестие ливня.
— Где мы остановимся? — спросила Томоэ, держа чемодан в руках. Она боялась, что в любой момент может хлынуть дождь.
— Здесь, кажется, есть одна знаменитая гостиница. — Такамори развернул карту города, которую только что купил на станции. — Давай поглядим, «Араки Матаймон»... «Араки Матаймон».
— Что это?
— Название гостиницы, но ее на карте нет. Наверное, не такая уж знаменитая.
Но когда они назвали эту гостиницу таксисту, он ответил, что знает ее. Ответил не на местном диалекте, а на стандартном японском, знанием которого, похоже, очень гордился.
— Вы, должно быть, из Токио. Я тоже раньше жил в Токио. Понимаете местный диалект? Мне тяжело с ним пришлось, когда я сюда переехал. Но вот уже пять лет живу здесь, и никаких трудностей.
Пошел дождь. Этот старый город замков избежал бомбежек во время войны, так что здесь сохранились древние камфорные деревья, останки древних городских стен, покрытых мхом, и старые дома, напоминающие жилища самураев прошлых веков.
Гостиница была почти в центре города.
— Это лучшая гостиница в Ямагате, — заверил их таксист.
Гостиница действительно оказалась великолепной. Из своего номера на втором этаже Такамори и Томоэ могли любоваться красивым японским садом с искусно аранжированными камнями, деревьями и даже фонтаном. Похоже, что постояльцев в ней больше не было. Когда пожилая служанка вела их по длинному извилистому коридору к номеру, все комнаты по пути казались свободными.
— Вы, наверное, устали от долгой поездки. Вы из Токио? — спросила служанка на местном диалекте, аккуратно складывая костюм Такамори.
— Томоэ, может, ты примешь сейчас ванну, а я пока поучусь у этой женщины местному языку.
Томоэ, улыбаясь, пошла в ванную. Она с удовольствием опустила свое усталое тело в воду и, расслабившись, вытянула ноги. В окно ванной стучали дождевые капли.
Служанка ушла, и Такамори стал слушать шум дождя. Капли непрерывно падали в сад. Иногда на поверхность в фонтане поднимался карп, затем вновь погружался под воду. За стеной сада, укрытой
