умоляли переписать ноты. Конечно, это был лишь предлог, чтобы пообщаться с прославленным чудаком. Но вскоре Руссо был завален заказами на месяцы и даже годы вперед. Он начал отказывать, но любопытные продолжали стучать к нему в дверь. В его квартире постоянно торчали незнакомые люди. А визитеры выстраивались в очередь на лестнице. Руссо возмущался:
— Разве вы не видите, что похищаете у меня самое драгоценное — мое время? — Голос у него садился, силы иссякали.
Дамы в ответ на это вспыхивали, хихикали, прекрасно понимая, что вся его свирепость напускная. Они извинялись с томным выражением лица, стараясь ему понравиться, и сердце Руссо в конце концов таяло. Для пущего соблазна дамы использовали множество разных самых изощренных приемов — и вот у Руссо в руках оказывалось очередное приглашение на званый обед. Жан-Жак понятия не имел, каким образом той или иной посетительнице удавалось так ловко провести его.
Попав в гости, Руссо давал волю гневу. Что это такое? Обычный обед, которых у него прежде было сотни. С теми же старинными, давно заплесневевшими остротами, с теми же таинственными намеками, с теми же взрывами хохота. А эти потуги вовлечь его в беседу! Сценарии были ужасно примитивны: его, к примеру, спрашивали, как он думает, пересекут ли в один прекрасный день дикари из Африки и Америки океан, чтобы посадить своих краснокожих или чернокожих вождей на троны в Версале и Букингеме[78]. Особенно раздражало Руссо стремление этих людей осыпать его подарками, вероятно, для того, чтобы компенсировать ему время, проведенное в их обществе. Руссо предлагали все подряд: бутылки вина, жареную дичь, книги, предметы искусства… В то же время в карманах у него не было даже монетки, которую он мог бы пожаловать обслуживающим его лакеям. При всей его славе слуги этих праздных людей были богаче его, но все равно ждали от него чаевых.
Подарки по-прежнему доставлялись ему на дом. Разве можно захлопнуть дверь перед носом порядочной дамы, особенно если следом за ней слуга несет большой пакет. Но приветливость Терезы, ее постоянные охи и ахи при получении подарков, бесцеремонность ее родственников, которые, словно грифы, набрасывались на добычу, до такой степени выводили из себя Руссо, что однажды он громогласно заявил: «Все, больше никаких подарков!»
Но очередной его выпад привел к новому увлечению богатеев, постоянно жаждавших острых ощущений. «Как заставить Руссо отказаться от подарка?» — называлась их последняя забава — все хотели испытать на себе неподкупность Жан-Жака и несли ему более дорогие предметы.
Такая ситуация привела к новому смешку, донесшемуся до его ушей из Пруссии.
— Где это видано, чтобы бедный человек, по-настоящему бедный, отказывался от подарка? — Жан- Жак тут же уловил подтекст: нищета Жан-Жака — это чистой воды обман.
Ему казалось, что все вокруг него вступили в заговор, чтобы сделать из него дурака. Он вдруг обнаружил, что после того, как он выпроваживал какую-нибудь даму с ее подарком, за ней вниз по лестнице устремлялась Тереза и там, внизу, льстиво умоляла отдать ей то, что она принесла, мол, хозяин даже не знает, что у них в доме нечего есть.
Он в гневе набросился на Терезу за то, что из-за нее в глазах окружающих он выглядит клоуном. Она плакала, прижимая к глазам фартук. Если бы не клятва Жан-Жака никогда ее не покидать, если бы ее пальцы не были так проворны (Тереза умело оказывала ему помощь во время приступов болезни), он давно прогнал бы ее прочь.
Какая все-таки ловушка эта жизнь! Казалось, что за каждым новым поворотом его ожидает засада и кто-то опять накидывает петлю ему на шею. От отчаяния он все чаще убегал из города, бродил, словно потерянный, по полям и лесам, размышляя о создавшейся ситуации.
Теперь, когда любая женщина была доступна ему, он, мечтавший иметь много любовниц, не мог никого выбрать. Теперь, когда ему улыбнулась судьба, он, так жаждавший богатства, добровольно отказывался от него. Теперь, когда наконец о нем узнал Вольтер, он, который столько мучительных лет мечтал о встрече с «учителем», не знал, как это сделать.
Продолжительные пешие прогулки и в ясную погоду, и под дождем пошли Жан-Жаку на пользу: его мочеиспускательный канал работал гораздо лучше. Теперь ему не надо было уединяться во время очередного приема, чтобы под презрительными взглядами кучера и лакея с трудом выдавливать из себя несколько капель. Видя его искаженное от боли лицо, необразованные люди считали, что у него непременно сифилис.
Во время прогулок он находил достойные ответы на вопросы, которые без конца задавали эти праздные и в то же время скучные люди:
— Месье Руссо, неужели мы на самом деле должны сжечь наши библиотеки?
— Остерегитесь! — кричал он. — Какое же право имеете вы, не написавшие ни строчки, жечь книги?
Новое изумление! Вот вам еще один номер от этого человека, сотканного из парадоксов!
— Но вы же сами их осуждали! Вы сами утверждали, что сожжение знаменитой Александрийской библиотеки калифом Омаром[79] было актом, достойным всяческой похвалы. А еще говорили, что, если бы наш Григорий Великий[80] последовал его примеру, это было бы самым возвышенным подвигом в его жизни.
— Вы говорили, вы говорили! — сердито огрызался Руссо. — Разве вы сами не понимаете, что у людей должны быть библиотеки? Должны быть академии, литературные и научные учреждения.
— Но вы ведь говорили не так…
— Разве вы не видите, что сейчас, когда человек развращен до последней степени, такие институты только и могут удержать его от превращения в еще более злое создание?
— Значит, вы не против печатания книг? И изобретение печатного станка не было для всех нас карой, бичом?
— Конечно, это было карой, бичом, — энергично возражал Руссо. — Возьмите, например, наши карательные органы! Разве одно их существование не доказывает, что все мы — преступники и развращенные люди? Но разве они не являются в то же время единственным защитником от самой преступности и развращенности нашего населения?
Он оглядывал горящим взором сидевших за столом.
— Пусть люди смеются надо мной, но я буду продолжать печатать книги против их печатания. Ибо такова горькая сатира нашего века: то, что развратило нас, теперь стало нашим защитником и гарантом против дальнейшей, более сильной развращенности.
Все даже вздрогнули от его слов и неловко улыбнулись.
— Наш дорогой Жан-Жак Руссо! Насколько же вы восхитительны с вашими вечными парадоксами.
— Парадоксами? — взревел Руссо. — Где вы усмотрели парадоксы? Когда-то люди болели от того, что их лечило слишком много врачей и их пичкали множеством различных лекарств, теперь же их может спасти только еще большее количество врачей и медицинских препаратов! Наша ошибка заключалась в том, что мы когда-то воспользовались их услугами. А теперь уже поздно!
— Вы хотите сказать, что не нужно покидать нашу цивилизацию?
— Мы не посмеем этого сделать! — закричал в ответ Жан-Жак. — Мы доведены до такой степени развращенности, что отход от цивилизации приведет ко всеобщему нашему уничтожению.
Иногда он задумывался, как это его угораздило попасть в очередной переплет, занять такую несостоятельную позицию? Верил ли он на самом деле в то, что проповедовал?
Всю жизнь он стремился как можно больше знать — и вот печальный итог: он сам — наглядная иллюстрация того, как не нужно жить. Если он сейчас, как муха, попал в паутину собственной аргументации — в том вина Дидро. И Вольтера тоже. Эта вина всех, чей литературный успех вызывал у него черную зависть.
Да, жизнь — это ловушка. Ловушка, уготованная для нас нашими непомерными амбициями.
Глава 7
ОТ ОДНОГО ПАРАДОКСА — К ДРУГОМУ
