Дима растерянно огляделся по сторонам, но, видимо, никто больше не заметил метаморфозы, произошедшей с экзаменатором. За нижними столами амфитеатра, сосредоточенно шевеля губами, готовились несколько студентов из его группы, время от времени поднимая рассеянный взгляд к высокому потолку. Дима зажмурился, а когда открыл глаза, Нугзар выглядел вполне современно в своем темно-синем костюме, с шапкой ухоженных черных волос и тщательно, до синевы выбритыми щеками.
– Что вы жмуритесь как кот, а, Сидоркин? – насмешливо спросил преподаватель. – И смотрите на меня так, словно на мне что-то нарисовано?
– Сам себе удивляюсь, – не вдаваясь в подробности, довольно наглым тоном ответил Дима.
Нугзар уперся в него недовольным взглядом и вдруг делано улыбнулся. Он сообщил, что, конечно, сдержит свое слово и прибавит балл к его оценке – к двойке. В итоге получится тройка. Но, учитывая прискорбную небрежность в посещении Сидоркиным занятий, один балл снимается. И в итоге выходит твердая пара.
Такого оборота дел Дима не ожидал: он застыл на месте, потрясенный до глубины души учиненной несправедливостью.
– А теперь ответьте мне на вопрос вне программы, если можете, конечно… – сказал Нугзар с преувеличенной ласковостью. – Как вы думаете, мойры властны над Юпитером или Юпитер над мойрами?
– Юпитер над мойрами, – ответил, не раздумывая, Дима и направился к выходу.
Открыв дверь, он обернулся: Нугзар Виссарионович с растерянным видом смотрел ему вслед.
Нора пришла домой немного взвинченной. В салоне было два трудных случая подряд. Одна из женщин вообще ни во что не верила, считала все непонятное шарлатанскими трюками и задавала идиотские вопросы, а у другой был настолько сильный ангел-хранитель, что Нора почти ничего не смогла предпринять, да и погадала очень неудачно: все прошлое было скрыто полупрозрачной дымкой. Немудрено было напутать.
Стараясь не сорвать злобу на секретарше, Нора отправилась домой пораньше. По дороге заехала в супермаркет, чтобы купить Нугзару бананы, которые тот обожал. Она любила бывать в «Рамсторе» и обязательно проходила по рядам магазинчиков, торгующих достаточно дорогими вещами, возле них всегда скапливались в большом количестве зависть и несбыточное желание обладать. Нора собирала их, как иная девушка полевые цветочки.
Проходя по рядам выставленных с профессиональной соблазнительностью продуктов, она выбирала те, где хотя бы теплились остатки энергии. Поднимаясь по грязным ступенькам своего подъезда, специально постояла на площадке второго этажа, где валялись использованные шприцы. Энергетика наркоманов для нее – особое лакомство, сродни крепкому сладкому вину. Чуть-чуть дурманит и действует очень расслабляюще. Нора легонько улыбнулась.
Нугзар… Они так хорошо дополняли друг друга… Хотя он сильнее ее, но не так хитер, и манипулировать личностью у него получается хуже. И сейчас они уже делят власть между собой, стремясь вырваться вперед и овладеть заветным титулом единоличного хозяина Тьмы. Им кажется, что они понимают, как тяжело это бремя, но оба ошибаются…
Нугзар все время играет на примитивных страстях и сиюминутных желаниях. А Нора изыскивает для каждой жертвы утонченную нравственную пытку, она прирожденный политик, но в ответственный момент может и растеряться на мгновение.
Нора уже высмотрела себе новое развлечение – студента Стасика, который стал законченным наркоманом год назад. Нора заметила его в хрустальном шаре и время от времени навещала в собственных его галлюцинациях. Ей очень нравилось пугать молодого человека, – уж больно уморительная была у него реакция. Еще немного – и он сам полезет в петлю.
Это закономерный конец для таких, как он. И передоз – самое гуманное окончание никчемной и пустой жизни. Кто-то выходит в окно, кто-то навстречу поезду или автобусу. Все просто. Если бы они только знали, что ожидает самоубийц на том свете! Самое большое преступление против Бога – убийство самого себя, и если убийство другого человека можно хотя бы частично отмолить, да и в разных обстоятельствах случаются эти убийства, то этот грех уже не исправить.
А родственники самоубийц! Они тратят все силы и нервы, идут на подкуп врачей, чтобы те дали им справку о временном умопомешательстве покойного. Короче говоря, согласны на все жертвы, лишь бы похоронить по обряду – отпеть и прочее и прочее. Заказывают молебны. Если бы они знали, как они заставляют страдать и так уже измученную душу! Она не может попасть туда, куда ей положено, и превращается в неприкаянного, блуждающего духа, которому нет ни отдыха, ни пристанища. А сама земля освященного кладбища становится мучителем и давит на душу тяжким грузом.
Наталья стояла в коридоре покачивающегося вагона, ухватившись за поручень, и с удивлением смотрела на свежевыкрашенные ангары и гаражи на самом подъезде к вокзалу. Когда она была в Москве последний раз, все было по-другому – здания выглядели обшарпанными, серые бетонные заборы расписаны граффитти так, что на них живого места не оставалось.
Из дому пришлось уезжать в такой спешке, что она не успела уделить достаточно времени своему туалету и теперь чувствовала себя не очень комфортно в простеньких юбке и кофточке. Она отвернулась от окна и пошла в купе за дорожной сумкой, а наперерез уже двинулись – с баулами и тележками – возбужденные пассажиры, которым не терпелось попасть в тамбур первыми, хотя перрон еще не показался. Особенно усердствовал кряжистый мужичок небольшого роста. Он, как муравей, тащил на плече тяжелый фанерный ящик с яблоками и перекрыл на некоторое время узкий коридор вагона.
Поезд вздрогнул, словно живой, и остановился. Высокая, похожая на стюардессу проводница в пилотке открыла дверь, пассажиры повалили в толпу встречающих, и такая поднялась вокруг суета и толчея, что Наталья, усмехнувшись снисходительно, решила некоторое время посидеть в купе. Наконец в коридоре стало посвободней, и она тоже вышла из поезда. На перроне толпа стала еще гуще. Все смешалось – и встречающие, и приехавшие. Чемоданы, узлы, огромные клетчатые сумки, люди, запах вокзала, крики на разных языках, говор толпы, то отрывистый, то певучий, то гортанный, – все это оглушило отвыкшую от города женщину, и она остановилась, отыскивая глазами брата.
Давешний низенький мужичок с фанерным ящиком, разворачиваясь, чиркнул ее по плечу острым углом, но даже не оглянулся. И сейчас же выступила кровь: на рукаве Натальиной белой скромной кофточки появилось алое пятно. Она бросила сумку на перрон, зажала плечо ладонью, чтобы хоть как-то унять кровь, и вдруг увидела брата, который пробирался к ней между снующими людьми, ведя за руку внучку Сашеньку. При виде трогательной хрупкой детской фигурки в голубом сарафанчике и мрачного бледного личика с грустными серыми глазами Наталья чуть не заплакала: сердце у нее болезненно сжалось. И в ту же секунду ее крепко обнял брат.
– Привет, Майор! – заулыбалась она, прижимая к себе рукой голову Сашеньки.
Брата звали Майором с детства, потому что еще совсем крохотулечным пацаненком на вопрос, кем ты хочешь стать, отвечал гордо: «Дедом-майором».
Дед их и вправду был майором, как и прадед. Точнее, прадед был есаулом царской службы. А брат Натальин и вправду стал военным и дослужился-таки до майора. А потом сразу ушел на пенсию. Сотни таких голубоглазых и моложавых военных пенсионеров копаются в земле на подмосковных дачах, ходят по грибы, любят пропустить рюмочку-другую за обедом, но в данном случае это добродушие было не более чем маской. В этом крепком старике чувствовалась сила, и было в его облике при ближайшем рассмотрении нечто зловещее и опасное.
– Здравствуй, сестра! Где это ты поранилась? – озабоченно спросил Майор.
– Во-он тот мужик, – Наталья показала рукой на обидчика, – зацепил ящиком и даже не оглянулся…
Майор кинул ему вслед тяжелый взгляд, и сразу же руки у мужичка ослабли, разжались, а ноги подкосились. Он упал на перрон, слетевший с плеча ящик раскололся на кусочки, как стеклянный: во все стороны, словно мячики, покатились спелые красные яблоки. Саша встала на цыпочки, дотянулась до Натальиного плеча маленькой ладошкой и прикрыла ее рану. Когда девочка убрала руку, на рукаве не осталось даже кровавых следов.
– Ай да Саша! – Наталья поцеловала девчонку в бледную щечку. – Ох, сильна… Наших кровей!
Майор довольно ухмыльнулся.
– Все молчит? – спросила Наталья.
