Сильвин медленно положил трубку и затравленно обернулся. Перед ним стоял тот самый лысый мужчина, который секунду назад безобидно наслаждался футбольным матчем и пивом.
Лысый. Что-то я не помню, чтобы тебе разрешалось звонить по этому телефону.
Сильвин. Я прошу вас! Мне надо позвонить маме!
Лысый. Ничем не могу помочь!
Сильвин. Умоляю! Она тяжело больна!
Лысый. Послушай, друг. У тебя своя работа, а у меня своя. Я получаю деньги за то, чтобы ты не звонил по этому телефону. У меня тоже есть мать и я не хочу оставить ее без куска хлеба. Так что извини!
Сильвин. Могу я хотя бы попросить вас, чтобы вы никому не говорили о том, что я пытался позвонить.
Лысый. Ладно, это можно. Я все понимаю, не звери какие-нибудь. Проваливай!
Сильвин вернулся в дом. В гостиной его встретила сонная Мармеладка в халатике после душа.
Мармеладка. Милый, ты где был?
Сильвин. Что? Я прогулялся вокруг дома…
Мармеладка. Ты с ума сошел, ведь запрещено!
Сильвин. Ничего страшного.
Мармеладка. Спать хочется, ляжем?
Сильвин. Я пока не хочу.
Мармеладка. Тогда уложи меня. Пожалуйста!
Они прошли в спальню, девушка скинула с худых плеч халат, продемонстрировав свои смуглые прелести, легла и по-детски свернулась калачиком. Сильвин закурлыкал скрипучим голосом единственную колыбельную, которую знал:
Мармеладке нравилась эта простая песенка, она действовала на нее лучше всякого снотворного. Несколько куплетов — и девушка безнадежно спала.
Боже мой, она, в сущности, еще совсем девочка! — подумал Сильвин, с болью разглядывая ее азиатское лицо и такое маленькое беззащитное тельце. — Ее жизнь только начинается, а сколько ей уже пришлось пережить!
Он поправил одеяло и неожиданно для самого себя заплакал.
Убаюкав Мармеладку, Сильвин торопливо проковылял в гостиную и поспешил включить телевизор. Его интересовали последние предвыборные дебаты, и он поспел как раз вовремя. Старикашка сошелся в решительной схватке с Артистом, и оба были настолько хороши, что, не зная этих людей лично, насколько их знал Сильвин, сложно было кому-либо отдать предпочтение. Кандидатам нечего было терять — оба, сорвав дозаторы со своей сдержанности и тасуя крапленые карты, не гнушались ничем, из всех бом- болюков метали друг в друга хлесткие каверзы. Артист, с трудом удерживая на лице лоск политического тяжеловеса, каким хотел казаться, едва поспевал штопать подмеченные прорехи в своей программной логике. Но и Старикашка с привычно засахаренной физиономией опытного популиста замучился выковыривать из мягкого места дробь искрометных нападок.
Политики, истратив к концу передачи по нескольку картриджей выдержки, так устали, что по разу забавно оговорились. Артист однажды напустил такого фразеологического тумана, что сам в нем заблудился и вместо фразы генеалогическое древо произнес гинекологическое древо. Старикашка же, пугая зрителей последствиями возможной смены власти, изрек, что город постигнет катаклизма, имея в виду, конечно, катаклизм.
Но не итоги дебатов заставили Сильвина уставиться в ненавистный ящик. Ему были необходимы глаза мэра, и он увидел в них то, во что до последнего не хотел верить: завтрашнюю смерть Старикашки — мгновенную, ужасающую, на глазах у тысяч, за сутки до самой важной его победы. Эта смерть повергнет в шок не только весь Сильфон, но и всю страну.
Итак, если не изменить завтрашний день, то мэр погибнет. Но что еще можно предпринять, сидя взаперти в загородном доме, без средств связи? Разве что…
Сильвин насторожился. Внезапно пришедшая идея была космической глупостью, но не воспользоваться ею значило бы упустить последнюю возможность. В этот момент ведущий дебатов позволил Старикашке излить заключительную речь, и он не преминул развернуть перед телезрителями гипертекст своих доводов, посулов, опасений и страстных призывов. Сильвин, понимая, что время уходит, поспешил глубоко войти взглядом в зрачки мэра и принялся напряжением всех сил посылать ему телепатические сигналы с информацией о завтрашнем покушении. …Радиоуправляемый заряд заложен под полом сцены, в том месте, где будет стоять микрофон; приведет его в действие человек, который будет наблюдать за происходящими событиями из дома напротив; он сделает это тогда, когда ты будешь выступать перед собравшимися с праздничной речью…
Сильвин выложил все, что знал, а потом повторил процедуру. Он не верил ни на секунду, что из этого что-нибудь получится, но старался, как мог, а когда телепередача закончилась, с разбухшей до размеров генетически модифицированной тыквы головой едва добрался до постели и сразу провалился в вакуум сна.
Запись 16
Шум площади окатил солеными брызгами трибуны с высокопоставленными гостями, и Мистификатор, повернувшись к Мармеладке, почти кричал, чтобы его слова можно было разобрать.
Мистификатор. Надеюсь, ты не очень расстроилась, что попала на этот праздник?
Мармеладка. Нет, что вы, мне нравится! Я давно не была на людях.
Мистификатор. Отлично. Если честно, я давно хотел с тобой познакомиться лично.
Мармеладка. Я тоже много о вас слышала…
Мистификатор. Единственное, чего я не понимаю, как получилось, что такая юная прелестная девушка сожительствует с таким, мягко говоря, неприглядным человеком, старым, больным и… и немного сумасшедшим? Можешь не отвечать, если не хочешь.
Мармеладка. Сначала меня заставил Герман. Чтобы я за ним следила. А потом я его полюбила. Ко мне никто никогда так не относился, как он. Правда! Он очень хороший, добрый, светлый! Вы его совсем не знаете!
Мистификатор. Ошибаешься, моя дорогая. Я его уже очень хорошо изучил. Я знаю, что он хороший, но все же, как и в любой женщине, в тебе должен быть заложен ген здорового материнства. Неужели тебе не нравятся молодые крепкие парни?
Мармеладка. Нравились когда-то… Но теперь я ненавижу мужчин. Они принесли мне столько зла!
Мистификатор. Извини, я не хотел испортить тебе настроение! Ну-ка, улыбнись! Знаешь что, давай дружить? Сегодня вечером состоится одна очень закрытая вечеринка. Будет Пласидо Доминго, мисс Вселенная прошлогодняя и прочий звездопад. Тебе обязательно надо отвлечься. Я приглашаю!
