пациенту спиной и объявил:
— Все в лучшем виде. Заживать будет примерно неделю, потом мы можем произвести открытую редукцию и внутреннюю фиксацию. Этому малому дико повезло, что я оказался в городе.
Не добавив больше ни слова, он вышел из операционной. Итак, на данный момент брюшную полость и мочевой пузырь можно было считать целыми и стабильными.
Настало время вернуться к операционному столу доктору Соломону, хирургу-ортопеду. Он приступил к реконструкции бедра.
Пуля сильно разрушила кость. Сначала доктор Соломон думал, что придется производить трансплантацию, но все же в области вертлужной впадины структура сохранилась относительно неплохо, и в итоге решили остановиться на комбинации пластинок и спиц.
До того как Соломон поступил в медицинский, он мечтал стать архитектором. У него хорошо было развито пространственное воображение, и, кроме того, он умел думать о том, как все на свете устроено и как работает. Когда он смотрел на какой-либо объект, его сознание как бы заглядывало под поверхность; он сосредоточивался на структуре и многое представлял в виде чертежей. Отчасти это можно было назвать мышлением в духе Платона — чаще доктор Соломон видел то, как вещь работает, а не ее саму, и это не только помогало ему концентрировать внимание во время операции, но и придавало его действиям высокую объективность. Это позволяло ему отвлекаться от человеческого фактора и фокусировать внимание на той структуре, с которой он работал. И вот, пока он вершил процесс «ремонта» этого почти разрушенного бедра, его глаза видели не ткани, которые он рассекал, и не кость, которую он дробил и восстанавливал. Вместо этого он видел точный, четко изображенный архитектурный план человеческого тела.
Держа в сознании этот план, он просверлил два отверстия в головке бедренной кости, ввел в эти отверстия две спицы и присоединил с их помощью восстановительную пластину, которая накрыла собой всю область перелома. Когда пластина окончательно встала на место, доктор Соломон поднял голову и увидел восхищенные взгляды коллег. Чертеж в его сознании растаял, в мышление вторглась реальность, и он увидел лежащего на столе пациента. Он задумался о том, что это была за стычка, что за стрельба, попытался представить себе сценарий событий, которые могли привести к таким травмам, но поскорее выбросил эти мысли из головы. Сейчас не время было думать о пациенте как о личности. Настала пора браться за восстановление левого коленного сустава.
Несмотря на то что доктор Соломон оперировал уже почти на протяжении двенадцати часов, ни физически, ни морально он не устал. И вот, начертав в сознании чертеж нового участка тела пациента, он снова принялся сверлить. На этот раз он работал с дистальным концом бедренной кости, входящей вместе с берцовой в сустав. Когда это было сделано, в отверстия ввели спицы и наложили еще одну восстановительную пластину.
В шесть часов тридцать пять минут утра операционная бригада закончила работу.
Одна из медсестер была вынуждена сразу же перейти в другую операционную. Во время семейной ссоры пуля повредила спинной мозг четырнадцатилетней девочки. Врачи еще не знали, ушиблен спинной мозг или порван. Если имел место ушиб, то шансы на полное выздоровление были неплохими. При разрыве девочка больше никогда не сможет ходить.
Одному молодому врачу только и хватило сил на то, чтобы доплестись до первого стула в больничном коридоре. Он рухнул на него, вытянул ноги и мгновенно уснул.
Выйдя из операционной, доктор Соломон первым делом направился в кафетерий, сунул семьдесят пять центов в щель кофейного автомата, получил пластиковый стакан мерзопакостного горького пойла, а потом вышел из служебного входа, сел на ступеньку больничного крыльца и закурил сигарету. Через пятнадцать минут, докурив вторую сигарету, он устало поднялся и направился к своей машине. К этому времени ему уже успели сообщить, что, если пациент проживет ближайшую неделю (в лучшем случае шансы составляли пятьдесят на пятьдесят) и мочевой пузырь благополучно заживет, доктор Хат, как он и объявил, произведет открытую редукцию и внутреннюю фиксацию пузыря, и тогда он, доктор Соломон, вернется вместе с пациентом в операционную для торжественного «ремонта» таза. Это означало, что пациент будет разобран, как головоломка, дабы медики могли удостовериться, что с костной структурой у него все в порядке. После этого внутрь мочевого пузыря на время будет введен баллон-катетер, и еще несколько дней пациент будет находиться под наблюдением докторов, пока у него не стабилизируется гемодинамика. Потом его на вертолете отвезут в Нью-Йорк, в больницу частной хирургии, и там им займется его личный хирург-ортопед.
Доктор Соломон понимал, что после этого он больше никогда не увидит своего пациента, никогда не узнает, как сложится жизнь человека в дальнейшем. Это не так уж сильно огорчало врача. Он свою работу сделал. А если этот человек выживет, то ближайшие шесть, а то и двенадцать месяцев его жизни будут представлять собой одно, и только одно, — боль. Гарольда Соломона мало интересовала боль. Он предпочитал сдержанную, подчеркнутую стерильность операционной долгим мукам восстановительного периода. Нет, его работа была практически закончена, завершалось и его участие в судьбе пациента. Но, не дойдя всего ста пятидесяти футов до машины, он вдруг остановился и быстро вернулся в больницу. Подошел к киоску с прессой и купил утреннюю газету. Скорее всего, ему не суждено было узнать о будущем этого пациента, но он решил узнать о его прошлом. Он хотел узнать о том, что чуть было не погубило Джека Келлера. По крайней мере, перед тем как вернуться в свой уютный дом с тремя спальнями, маленьким кирпичным патио на заднем дворе, туалетом, где то и дело протекал бачок, занудой соседом и своей невестой, которая, конечно же, будет недовольна тем, что его опять не было дома всю ночь, — так вот, перед тем как туда вернуться, доктор Соломон пожелал узнать, чью жизнь он так старательно спасал.
11
Джек Келлер часто задумывался о том мгновении, когда понял, что не умер. Это случилось, когда он услышал три коротких и простых слова. Самый простой и непоэтичный из вопросов:
— Ты меня слышишь?
Да, конечно, он слышал. Это был женский голос, ясный и чудесный. Чуточку хрипловатый, но такой успокаивающий и нежный. Голос согревал его, зажигал внутри его свет. Но он не знал, кто с ним говорит. Он не видел ее. А голос доносился из такой дали. Кто это была такая? Он помнил, что долго гадал. Казалось, она такая красивая. Такая знакомая…
— Ты меня слышишь?
Он вроде бы ответил, но, может быть, и нет. «Да, — сказал он. — Я тебя слышу. Но кто ты?»
— Джек, пожалуйста, скажи мне, что ты слышишь мои слова.
«Да, да, да. Я сказал, что слышу тебя. Почему ты меня не слышишь?»
— Тогда просто слушай меня, Джек.
«Зачем ты так со мной поступаешь? Почему ты не можешь понять, что я тебе говорю?» Он выкрикивал эти слова, зная ответ: «Потому что я ничего не говорю. Все только в моей голове. Я вообще не говорю. Я думаю. Я не издаю никаких звуков. Но почему? Как это может быть? Что происходит?»
— С тобой все будет хорошо, Джек.
И тут он узнал этот голос. Прекрасный голос, который так настойчиво и нежно утешал его, будто чья-то прохладная рука прижималась к его лихорадочно горячему лбу. Это была Кэролайн. Как он мог не узнать ее? И почему он ее не видел? Где она была? Где был он сам?
Неожиданно голос перешел в шепот, а шепот зазвучал так близко, что он почувствовал, как ее волшебное дыхание согревает его ухо.
— Ты должен поправиться, Джек. Понимаешь? Мне нужно, чтобы ты поправился.
Он почувствовал, как она берет его за руку и сжимает его пальцы. Он не ощущал больше ни одной части своего тела, словно все остальное не существовало, но он чувствовал, как ее рука надавливает на тыльную сторону его ладони, чувствовал, как настойчиво прикасается к ладони ее большой палец.
— Я люблю тебя. Я люблю тебя сейчас и всегда буду любить тебя, и мне нужно, чтобы ты
