видел я его вблизи только ночью, находится почти на направлении намеченного нами движения.
Словно подслушав мои мысли, подает голос Радомир.
— Прсвет, может, пойдем по другой тропе?
У меня и у самого страстное желание изменить намеченное направление. Но…
— Нет, только по этой, — отвечаю твердо.
Серб ничего не говорит. Но я едва ли не кожей чувствую, как от него струится недовольство. Его можно понять. Да только ведь и я не отступлю.
Формально в нашей паре старшим является он. Все же местный, округу знает, языком владеет… Кроме того, что ни говори, а мы, русские, тут действуем в интересах их, сербов. Однако так уж у нас сложилось, что он свое старшинство постепенно, без споров, уступил мне. Без ложной скромности, это вполне оправданно. По возрасту Радомир мне едва ли не в сыновья годится, в военном отношении опыта у меня побольше, в житейском плане — и подавно. Сам он, конечно, разведчик от Бога. Да только этого мало — нужно еще чтобы данные от природы задатки развить. Без опыта да науки любой талант на корню загнется.
Короче говоря, реально я в паре старший. А это значит, что могу не разъяснять свое решение. Что и делаю. Пусть списывает на упрямство.
Хотя упрямство тут не причем. Просто измени мы сейчас направление, что бы потом ни случилось, будем считать, что причина в том, что мы попытались судьбе не покориться. А ее, судьбу, ломать бесполезно. Ее, лапушку стервозную, ублажать надо, любимую…
Есть такая легенда. Некий человек от оракула узнал, что завтра на такой-то дороге его будет подстерегать смерть. И он решил судьбу обмануть. Отправил по этой дороге своего раба, который должен был бы назваться его именем. Смерть и в самом деле встретила человека. «Кто ты?», — спрашивает его. Раб назвался именем своего господина. Смерть только усмехнулась своими голыми челюстями: «А я его жду завтра на другой дороге»…
Мораль: от судьбы не уйдешь. Рожденный быть повешенным не утонет. Ну и так далее…
Но это все абстракции. А нам нужно идти вперед. Навстречу все той же судьбе-индейке, для которой наша жизнь — копейка.
— Ладно, Сашка, пока.
— Счастливо, капитан! — говорит в ответ Слобода. — Ни пуха вам!..
— К черту!
Я вдруг представляю, какими глазами на меня смотрит сейчас этот парнишка. С восхищением, робостью, немного с завистью и с облегчением, которое он тщательно старается скрыть даже от самого себя. С облегчением от мысли, что он остается за надежным каменным бруствером, в то время как мы с Радомиром должны отправляться в ночь, в неизвестность, в тыл жестоким и кровожадным мусликам. Получи Сашка приказ, он бы обязательно пошел с нами; однако сейчас, не получив этот приказ, остается с досадой, которую тщательно старается себе внушить.
Мы поднимаемся и, миновав положай, бодро шагаем по открытому месту. По коже словно проходит волна легкой дрожи. Интересно, так бывает только у меня или же у каждого, кто выходит на разведку?.. Все, это уже не наша земля. Пока «нейтралка». «Ничейная» земля… Какой абсурд! Земля не может быть ничейной. Более того, она не может быть «чьей»! Она общая, наша Земля! Это мы, люди, разбежавшись от недостроенной вавилонской башни, размежевали ее границами. Это мы, люди, уничтожая друг друга, ввели термин «нейтральная» или «ничья» земля.
Однако, кто бы это ни сделал, она, эта «нейтральная», земля, существует. И мы сейчас на нее ступили. Но скоро она станет уже ИХ землей. Оставаясь все такой же, предгорно-каменистой, поросшей клочковатой травой.
Луна светит, словно прожектор. Мы сейчас видны издалека, как на ладони. По такой ночи нужно бы ползком, ползком пробираться. Однако мы не прячемся. И в этом нет бравады. Просто-напросто пришлось бы слишком долго и далеко ползти, стирая о природный щебень одежду на локтях и коленях, сдирая в кровь свою плоть. К тому же тут нет, как я уже говорил, сплошной линии фронта, а потому вполне можно было рассчитывать, что именно сегодня на нашем участке не выставили секрета.
Риск, конечно, был, и риск серьезный, что именно сейчас пулеметчик-мусульманин «насаживает» нас на мушку своего «маузера», МГ, а то и родного нашего «калашникова», которых подозрительно много вдруг оказалось у югославских мусульман и католиков-хорватов после вывода наших войск из Восточной Германии, и, призвав на помощь имя Аллаха, медленно и аккуратно, чтобы хватило одной очереди, ведет на себя указательный палец, нажимая спусковой крючок… Ну да тут уж ничего не поделаешь — война это война, как ни банально это звучит.
Тем более скоро мы достигнем ложбинки, в которую сможем нырнуть и тогда не будем уподобляться пресловутым тополям на старинной московской улице. Правда, в той ложбинке и на мину налететь куда легче.
Мины — это подлинный кошмар позиционной войны. Особенно если их, этих мин, на складах полно, доморощенные саперы наловчились их устанавливать, что делать, по большому счету, совсем нетрудно, в то время как никто не объяснил им, что такое карточки и карты минных полей и зачем они нужны.
В свое время французы, защищая свои колонии в Африке, обнесли Алжир многосоткилометровыми минными полями. А потом, когда вынуждены были ретироваться оттуда, вывезли и карты минных полей. Новые алжирские власти, столкнувшись с этой проблемой, обратились ко всему миру: помогите освободить нашу землю от мин. Французы тут как тут: нет проблем, только заплатите!.. Та история закончилась банально, как сказка про Иванушку-дурачка: нашелся добрый бескорыстный дядечка, который все сделал «запростотак». Этим дядечкой стал для Алжира Советский Союз, который прислал в помощь новому союзнику первоклассных специалистов, которые освободили их землю от мин. Но суть моего экскурса в ином: Франция выдала карты минных полей по первому требованию, что значительно облегчило работу саперов.
К сожалению, на войне такое бывает нечасто. В том же Афгане мы столько мин понатыкали без всякой системы, просто для того, чтобы натыкать… То же и тут, в Югославии. Будущим саперам работенки достанется — будь здоров. Тем более, подчеркну, смертоносные поля тут разбрасывались безо всякого плана. Ну а сколько случайных жертв они подстерегают — страшно представить. Самое страшное в любой войне — это смерть людей, которые, как это ни кощунственно звучит, становятся побочным продуктом процесса умерщвления себе подобных…
Вот она, долгожданная ложбинка. Мы ныряем в нее. Все, теперь мы уже не так видны. Здесь тень, кустарник, деревца. Когда начинаются дожди, по ее дну весело прыгает по порожкам резвенький ручеек. Сейчас сухо и мы с Радомиром именно вылизанный водой каменистый желобок именуем между собой третьей тропинкой.
…Странное свойство у лунного света. Он рельефно выделяет, снабжая глубокими беспросветными тенями, самые назначительные неровности почвы — и в то же время скрывает, не проявляет крупные ямы; он серебрит, четко очерчивает каждый листик на веточке, каждую травинку — и при этом из самого жиденького кустика создает непроницаемую для взгляда преграду.
Соваться при такой лунище в заросли, в которых может оказаться засада — на подобное способен только полный идиот. Однако мы с Радомиром не такие уж дураки, как может показаться. Мы рассуждаем иначе: муслики ведь тоже считают, что идиотов среди нас немного, а потому держать тут постоянный положай или «секрет» — слишком накладное дело. Потому мы тут ходим, хотя и нечасто, а противник тут, скорее всего, выставляет засады, но тоже нечасто. Пока, до сих пор, нам везло, мы тут ни с кем не сталкивались. Хотя и понимали, что до бесконечности это, скорее всего, не продлится. Во всяком случае, будем надеяться, что мы с противником если и столкнемся, то не сегодня, а в следующий раз… Даже нет, не так, не в следующий, а когда-нибудь в необозримо неопределенном будущем.
Наши шаги разносятся далеко, каблуки гремят неимоверно гулко. Умом понимаешь, что это не так, однако ничего не поделаешь, впечатление остается.
Сейчас ложбинка сделает крутой поворот направо, к югу. Я останавливаюсь, приседаю, выставив автомат. Сзади стихают и шаги Радомира. Не оборачиваюсь, и без того знаю, что он тоже сейчас на корточках. Воцаряется полнейшая тишина, которая нарушается лишь гулкими ударами собственного сердца. Реально, конечно, ночная тишина — понятие относительное. В ней смешались и шорох ветерка, и
