Раненый парень оглядывался тревожно. Он был бледен, по-прежнему нянчил руку, жалобно постанывая. Кожаную куртку у него сняли с пробитого пулей плеча, рукав рубашки оборвали. Он мне почему-то напомнил Николая Ростова из «Войны и мира», когда тот бежал, контуженный, по полю, а с его плеча свисал гусарский ментик…
На мускулистом теле набухал кровью щедро намотанный белоснежный бинт.
— Не переживай, Серега, — пытался успокоить его Боксер, сидевший впереди.
Но успокаивал не оборачиваясь. И это заметно нервировало парня. Да и меня тоже.
Заговорил Самойлов.
— Ты же сам видишь — Славка не жилец. Но бросать же его просто так тут нельзя — ты с этим согласен?
Серега невольно обернулся к окну. Наткнулся на угрюмый взгляд волкоподобной собаки, безбоязненно стоявшей на куче отбросов.
— Конечно нельзя, — согласился он.
— Ну вот мы его и везем в морг!
Раненый открыл рот. Изумленно спросил то, что хотела спросить и я:
— В морг?
Шеф ответил спокойно и уверенно:
— Конечно. А ты что думал?
По тому, как захлопал глазами парень, было очевидно, что ответ его ошарашил.
— Как он? — Вячеслав Михайлович заботливо посмотрел на лежавшего на полу. — Жив еще?
Я невольно опустила глаза. Серое лицо, вытянувшееся тело, закрытые глаза, черная кровь на губах… Никаких признаков жизни. Во всяком случае, внешних.
Грохот выстрела, мгновенный вскрик, звон ударившейся о стекло вылетевшей гильзы — все это слилось воедино, оглушило. Я увидела, как сползает с сиденья, дергаясь в конвульсиях, тело Сереги. Половины лица у него не было — сплошное кровавое месиво, из которого изумленно глядел на меня огромный, белый, с крошечной радужкой, висящий на тоненькой ниточке нерва шар выбитого из своего гнезда глаза.
И тут я не выдержала.
Что со мной было — рассказать не могу. Кто хоть раз в жизни сам пережил настоящую истерику, тот меня поймет. Я все видела, все воспринимала, однако ничего с собой поделать не могла. Я кричала, билась в крепких руках, которые меня пытались удержать, пыталась кого-то укусить, старалась вцепиться ногтями в чье-то лицо… Мой парик почему-то оказался на мертвом Сергее…
А потом я вдруг почувствовала какой-то острый запах. И мгновенно наступила тишина и покой. Все исчезло.
Я с облегчением выпала из этого жестокого мира.
4
Я открыла глаза и поняла, что лежу в своей постели.
В смысле, не у себя дома, а в постели в комнате, которую мне предоставил Вячеслав Михайлович в своем шикарном особняке.
Рядом сидела Василина. Она держала в руке какую-то склянку и глядела на меня с нескрываемым сочувствием. В комнате остро пахло лекарствами.
— Ну что, очнулись? — спросила женщина.
Отвечать мне не хотелось. Потому я только слегка прикрыла глаза.
— Как вы себя чувствуете?.. Вам скоро вставать!..
— Вставать? — удивилась я. — Почему я обязана вставать?
Женщина усмехнулась — усмехнулась скорбно, мудро, сочувственно.
— Потому что вам платят, Виолетта Сергеевна. А в этом доме деньги, которые вам платят, принято отрабатывать полностью.
Да, деньги тут нужно отрабатывать… Как их отработали до конца те же Славик и Серега.
— Я сегодня такое видела, Василина… — начала, было, рассказывать я.
Однако она меня перебила:
— Замолчите! Здесь никому ничего нельзя рассказывать.
Я посмотрела на нее удивленно:
— Почему?
Василина глядела по-прежнему сочувственно. Произнесла после некоторой заминки:
— Виолетта Сергеевна, в этом доме сокрыто много тайн. Но здесь не принято говорить ни о чем, во всяком случае в отсутствие Хозяина. Это правило, которое нарушать никому не позволено. — Она сделала паузу и спокойно добавила — Имейте в виду: здесь все комнаты прослушиваются — так что нигде и ни с кем разговаривать откровенно не советую. Только с одним человеком — с Хозяином!
Н-да, ситуация…
Может, сбежать отсюда — и рассказать обо всем кому следует? Знать бы только — кому следует рассказывать… Наверняка у него, у этого Самойлова, все схвачено. Да и что я смогу доказать? Вячеслав Михайлович легко обеспечит себе алиби, убедив кого угодно, что все это время просидел не то что у себя в кабинете — в президиуме какого-нибудь партийного съезда, на глазах у тысяч человек. И любая прокуратура поверит ему, а не мне.
Что ж это за время такое, когда не знаешь, кому можно рассказать о совершенном преступлении?!
— Хозяин ждет вас через полтора часа. Вам пора вставать, — напомнила Василина.
Первую часть задания Вячеслав выполнил без малейших проблем.
На автостоянке сел на автобус, доехал до Чирчика. Вышел на конечной остановке. Огляделся, пытаясь сориентироваться в незнакомом городе.
Помощник наркобарона, разъясняя предварительно задачу, все расписал правильно — словно не примерный план на бумажной салфетке набросал, а точную карту изобразил. Вот шоссе, ведущее из Ташкента, рядом с автостанцией двухэтажный ресторан («В него не заходи, Шурави, — напутствовал помощник, — цены там ломовые, готовят плохо, да и вообще он тебе не нужен»), чуть впереди виден перекресток, от которого отходит широкая улица влево и вверх.
Повернув за угол, увидел то, что искал — небольшой ресторанчик, вытянувшийся в сторону моста.
Слава вошел внутрь, огляделся. В маленьком душном зале занятыми оказались всего несколько столиков, остальные были свободны. Он бегло оглядел присутствовавших. Здесь находились только мужчины — обычная картина для подобных заведений в Средней Азии. Даже в Ташкенте — на что уж город цивилизованный — даже там в ресторане можно увидеть женщину только русскую, и очень редко местную.
Присутствовавшие посетители на вошедшего не обратили внимания. Между тем кто-то из них, скорее всего, поджидает его. Но кто именно, определить ему не удалось. Да и вообще, по условиям, не он должен был искать человека — к нему должны были подойти.
Он прошел к одному из столиков у окна, опустился на место. Тут же рядом оказался официант — толстый улыбчивый узбек.
— Что будешь есть, дорогой?
Уж что-что, а обслуживать на Востоке умеют.
— А что посоветуешь?
Лицо узбека расплылось еще шире:
— Ай, все у нас есть.
