отдавать ее другому. Однако требуют от него именно этого».
Конечно, два года депутатской деятельности дали Наталье Гундаревой огромный человеческий опыт – чем больше проходило времени, тем больше она это осознавала. Останься кинематограф таким, каким он был во времена ее юности и ранней зрелости, наверное, этот опыт мог бы оказать актрисе немалую пользу. Однако для тех ролей, которые она играла в кино в 1990-х, вряд ли он мог пригодиться...
Но и человеческого, личностного опыта оказывалось немало. Во всяком случае, что-то очень четко сформулировалось для актрисы в ее мироощущении: «...Мне кажется, что устройством государства должен заниматься человек очень независимый, которому ничего не надо от государства. Потому что в противном случае вступает в силу совершенно нормальное желание жить лучше. И вся неразбериха – именно из-за того, что люди не реализовали себя в своей жизни и хотят проявить себя в политике. Но ведь этим можно заниматься, только имея очень мощную материальную базу. И тогда у тебя будет желание что-то сделать для людей. А так есть только одно желание – что-то сделать для себя. Помню, меня очень поразило, что в Америке президент в Белом доме должен оплачивать свои завтраки, обеды и ужины. На приемы деньги отпускаются государством. А за свою жизнь плати сам. И я так понимаю, что перед тем как идти в Белый дом, нужно сообразить, а хватит ли тебе на это денег. Никто о тебе лично заботиться не будет».
К слову сказать, депутатство Натальи Гундаревой запомнилось многим тем волнующим и ярким празднованием 100-летия кино, в подготовке которого она приняла самое деятельное участие. «...Ко мне обратился Фонд празднования 100-летия кино, с тем чтобы я вышла на совещание глав правительств содружества с предложением провести некую совместную акцию по празднованию этого события. И началась работа, смысл которой в том, чтобы оживить киножизнь: вспомнить то лучшее, что было, продемонстрировать то, что есть сегодня. И конечно, чтобы восстановить наши прежние связи. Ведь в нынешних наших независимых государствах творческие люди страдают даже больше, чем мы. Хотя бы потому, что оказались в культурном вакууме. Но разрушился СССР, а наши духовные связи оказались неподвластны разрушению: приезжают Ада Роговцева, Вахтанг Кикабидзе, Витаутас Жалакявичюс, и мы буквально на шею друг к другу кидаемся, потому что ничего не пропало из того, что нас связывало...»
Да, ничего не пропало (скорее, наоборот, обострилось) в человеческих, личностных связях, но то единство, на котором строился советский многонациональный кинематограф, ушло навсегда вместе со своим временем. И никаким праздником, никакими акциями восстановить утраченное оказалось невозможно.
Вот и еще одна иллюзия исчезла...
Виктор Дубровский пишет: «Работа над спектаклем („Жертва века“. –
Андрей Александрович Гончаров работал над этим спектаклем на протяжении нескольких лет, нащупывая, определяя для себя самое главное, современное звучание пьесы А. Н. Островского. Авторское название – «Последняя жертва» – было заменено названием «Жертва века» вовсе не из желания соответствовать моде, заменяя привычное непривычным. В интерпретации Гончарова «жертвами» оказывались все без исключения персонажи – жертвами не чьего-то недоброго умысла или откровенных козней, жертвами именно своего столетия, времени, в которое довелось жить. Того самого конца XX столетия, от которого мы все так ждали перемен к лучшему. Перемены произошли. К лучшему ли?
«Мне кажется, сейчас все немножко сошли с ума от запаха денег: разговоры крутятся вокруг заработков, долларов... – говорила Наталья Гундарева в одном из интервью в период работы над спектаклем. – В людях появилась озлобленность, и я это понимаю: они прожили пятьдесят, шестьдесят лет, и государство за них думало, а они делали то, что могли, – работали как лошади и получали за это копейки, так и не смогли ничего накопить. И потому многие почувствовали себя брошенными. Оказывается, гораздо больше нужен человек, который мотается за турецкими шмотками и даже не может в уме сосчитать суммы – ему необходим калькулятор. Запах денег очень влияет на людей, от этого и появилось такое размежевание между теми, кто прежде был близок и нужен друг другу». Конечно, в этих словах актрисы все немножко преувеличено, но, вероятно, в какой-то мере – именно потому, что уже начиналась работа над «Жертвой века», и Наталья Гундарева, как всегда, впитывала атмосферу гончаровских репетиций, его эмоциональных рассуждений, в которых всегда так смешивались театр и жизнь.
Тем более что на эти репетиции она часто приходила прямо с заседаний в Государственной думе, переполненная мыслями и чувствами самыми разными, зачастую – тревожными, невеселыми... А Гончаров словно обобщал, «театрализовал» то, чем болела ее душа. Часто на репетициях Андрей Александрович говорил о другой пьесе А. Н. Островского – «Бешеные деньги», потому что именно их власть начала проявляться в эти годы в полной мере.
Здесь уместно одно небольшое отступление.
Андрей Александрович Гончаров в книге вспоминает о спектакле своего учителя А. М. Лобанова: «Помню, как плакал после его репетиций „Бешеных денег“. Это было недосягаемое совершенство замысла! Я каждую секунду понимал, что такое
И вот тема «бешеных денег» пришла в нашу повседневную реальность почти в том же виде, в каком существовала для А. Н. Островского и его героя Василькова. Художник, наделенный особой чуткостью и мощным общественным темпераментом, Андрей Александрович Гончаров не только был «заражен» этой темой, но и сумел «заразить» ею своих артистов. «...Островский – русский Шекспир, – говорил Гончаров. – И если Островского прочесть сегодняшними глазами, не стараясь реставрировать его по традициям старого Малого театра, то окажется, что это куда выразительнее талантливой прозы его современников, которая осталась во времени, а Островский – вот он, живой, современный, прямо-таки сегодняшний.
Я уже заметил одну закономерность: чем активнее, злободневнее, смелее театр в воплощении проблем современности, в показе новых героев, сегодняшних конфликтов, чем точнее он ощущает пульс жизни – тем живее и современнее оказывается его прочтение классики».
Примерно год спустя после того, как Гончаров начал работать над «Жертвой века», он писал: «Всепобеждающая власть денег и реальная перспектива нищеты. Между двумя этими страшными рифами протискивается наше общество». А позже, уже завершая работу над спектаклем, развивал и дополнял эту мысль: «Говорят, у нас – безвластие, даже у президента нет реальной власти. А я скажу: есть власть – власть бешеных денег. И первоначальное накопление, которое мы сейчас наблюдаем, предполагает власть невежества. За редким исключением».
Андрей Александрович Гончаров оказался прозорливцем – прошло всего несколько лет и наступила, а затем и утвердилась страшная власть невежества, воплощенная в спектакле такими персонажами, как сваха Глафира Фирсовна (Наталья Гундарева), «хозяин жизни» Салай Салтаныч (Армен Джигарханян), племянник Прибыткова Лавр Миронович (Александр Лазарев) и его экзальтированная дочь Ирэнель, жаждущая «африканской страсти» (Ольга Прокофьева). Эти отнюдь не главные для А. Н. Островского персонажи стали в спектакле Гончарова смысловым средоточием, не случайно в одной из рецензий Глафира Фирсовна называлась «адской машиной» сюжета.
Многие критики по выходе спектакля упрекали режиссера в почти неприкрытой кичевости, но дело было вовсе не в том, что Гончарову изменил вкус, а в сознательном низведении сюжетных коллизий до уровня кича – той, с позволения сказать, эстетики, что все более и более агрессивно вторгалась едва ли не во все виды искусства. Именно кич позволил режиссеру максимально приблизить происходящее в спектакле к нам, зрителям конца XX века, ощущающим себя пусть по совершенно иным мотивам, но такими же, в сущности, «жертвами века», как персонажи Островского.
Все герои были показаны в спектакле даже не красками, а жирными мазками – никакой «акварели» не предполагалось. И полноправной царицей на этом пиру пошлости и невежества была Глафира Фирсовна в роскошных туалетах и мехах, красивая, умная, вульгарная, хищная. Она не столько исполняла обязанности свахи, сколько стремилась к собственному благополучию, – кажется, себе она искала мужа с неменьшим рвением, чем своим подопечным, осторожно пытаясь обольстить то Салая Салтаныча, то Флора Федулыча
