– Я собиралась спуститься и поужинать вместе со всеми, но когда я начала одеваться, у меня вдруг ужасно разболелась голова. Боль немного утихла сейчас, но боюсь, как бы она не вернулась вновь. Подойди сюда, сядь на минутку и поговори со мной пока я ем, – попросила она, указывая на кресло.
Я подтащила кресло поближе к кровати. Она продолжала улыбаться и начала есть, разрезая еду на крошечные кусочки и затем отправляя ее в рот как маленькая птичка. Она закатила глаза как-будто усилие, потребовавшееся для пережевывания пищи, совершенно измучило ее. Затем глубоко вздохнула.
– Разве тебе не хотелось когда-нибудь пропустить еду, заснуть и проснуться сытой? Еда может быть настоящей пыткой, особенно в отеле. Люди обращают так много внимания на то, что они едят. Это превращается для них в самое важное. Ты не замечала?
– Мне придется пропускать еду, – начала я, хватаясь за ниточку. – Но не потому что я этого хочу.
– Что? – Она перестала улыбаться, заметив настойчивость в моих глазах. – Что-то не так? О, пожалуйста, не говори мне, что произошло что-то нехорошее, – умоляла она, роняя вилку и прижимая ладони к груди.
– Я должна тебе сказать, – настаивала я. – Ты моя мать, и мне просто не к кому больше обратиться.
– Ты больна? У тебя ужасные колики в животе? Это твое особое время месяца? – спрашивала она и продолжала ковырять еду вилкой и внимательно изучая каждый кусочек, прежде чем быстро отправить его в рот. – Ничто не вызывает у меня большего раздражения и отвращения. Во время месячных я не вылезаю из постели. Мужчины просто не понимают, насколько им повезло, что им не приходится страдать от этого. Если в это время Рэндольф сердится на меня, я просто напоминаю ему об этом и он сразу же замолкает.
– Это не то. Я хотела бы, чтобы это было так, – возразила я. Она перестала жевать и уставилась на меня.
– Ты говорила со своим отцом? Он послал тебя к доктору?
– Я не больна, мама. Ну не в том смысле. Я просто пришла сюда после беседы с бабушкой.
– О, – вздохнула она, будто мой ответ все объяснил.
– Она хочет, чтобы я носила пластинку с именем Евгения на форме, – объяснила я. Я не стала упоминать бабушкиных слов о Филипе не только потому, что мне не хотелось смущать ее, но и потому, что сама не могла вынести подобного разговора.
– О, дорогая, – она посмотрела на свою еду, затем снова уронила вилку и отставила поднос. – Я не могу есть, когда возникают такие неприятности. Доктор говорит, что это повредит моему пищеварению и у меня будут жуткие желудочные спазмы.
– Мне очень жаль. Я не хотела помешать твоему ужину.
– Ну, ты это сделала, – вдруг резко сказала она. – Пожалуйста, не говори больше об этих вещах.
– Но… бабушка Катлер велела мне оставаться в своей комнате до тех пор, пока я не соглашусь носить пластинку, и она запретила приносить мне еду. Персонал определенно не будет обслуживать меня, если она им это прикажет.
– Запретить кормить тебя? – Она покачала головой и посмотрела в сторону.
– Ты не можешь поговорить с ней обо мне? – Попросила я.
– Ты должна была пойти к своему отцу, – ответила она, все еще не глядя на меня.
– Я не могу. Все равно он ничего не сделает, чтобы мне помочь, – пожаловалась я. – Я дала ему письмо для… для человека, который называл себя моим отцом, и он обещал, что отправит его, но вместо этого, он отдал письмо бабушке Катлер.
Она кивнула головой и обернулась ко мне, на лице ее была уже другая улыбка. Она была больше похожа на презрительную гримасу.
– Это меня не удивляет. Он легко дает обещания, а затем забывает, что обещал. Но почему ты захотела отправить письмо Орману Лонгчэмпу после того, как узнала, что он сделал?
– Потому… потому что я хотела, чтобы он рассказал мне о причинах, заставивших его это сделать. Я все еще этого не понимаю, и у меня не было возможности по-настоящему поговорить с ним, прежде чем полиция забрала меня и привезла сюда. Но бабушка Катлер не позволяет мне поддерживать с ним никаких контактов, – сказала я и протянула конверт.
– Почему ты отдала его Рэндольфу? – спросила мать, в ее глазах внезапно вспыхнуло подозрение.
– Я не знала, куда его отправить, и он обещал, что все разузнает и сделает это для меня.
– Он не должен был давать тебе таких обещаний. – Мать на мгновение задумалась, – ее взгляд стал отрешенным.
– И что я должна делать? – воскликнула я, надеясь, что она выполнит свой долг как моя мать и возьмет на себя ответственность за то, что произошло со мной. Но вместо этого она беспомощно опустила глаза.
– Надень эту табличку и снимай ее, когда ты не на работе, – ответила она.
– Но почему бабушка должна говорить мне, что делать? Ведь это ты моя мать, не так ли?
Она подняла глаза, ставшие еще темнее и печальнее.
– Да, – отозвалась она мягко. – Я твоя мать, но я не так крепка, как раньше.
– Почему нет? – Я была расстроена до глубины души ее слабостью. – Когда ты заболела? После того, как меня похитили?
Мать снова откинулась на подушки.
