Немецкие деньги и русская революция: Ненаписанный роман Фердинанда Оссендовского

декабря 1917 г. старого стиля) добились приема у председателя Совета Народных Комиссаров Советской России В. И. Ленина. Об этой встрече Сиссон рассказал в своих воспоминаниях. Так как они еще не публиковались на русском языке, то для нашего читателя я хотел бы привести из них большую цитату. Конечно, легко заметить, что на впечатлениях автора отразились полученные им в начале февраля и купленные позднее фальшивые материалы Оссендовского о «германо-большевистском заговоре». Но и это неплохо, поскольку подготавливает нас к тому полному перевороту в восприятии русской действительности, который произошел в душе Сиссона под влиянием этих «документов».

Итак, вот что писал Сиссон о беседе с Лениным:

«Мою встречу с Лениным 11 января я описал так, как она происходила, в своем письме. Он доставил мне удовольствие, так как сделал то, чего я ждал от него, тем большее, что сделал это быстро. Так как до этого случая мой ум имел только один фокус — поиск конца. Достигнув его, я был удовлетворен. В моих ранних воспоминаниях об этой встрече я отметил, однако, что ничто в моем недоверии к Ленину не уменьшилось, хотя мое уважение к его способностям возросло. Эффект, произведенный ею на Робинса, был совершенно другим. В нем был зажжен некий огонь. Ленин тоже должен был заметить что-то податливое в нем. Какое-то зло родилось от контакта между ними. Робинс настаивал, чтобы мы пошли вместе. С Троцким вне города (тот возглавил теперь советскую делегацию на переговорах в Брест-Литовске. — В. С.) он чувствовал себя лишенным канала 'наверх'. Возможность в действительности казалась блестящей. Он мог обсудить с Лениным планы, которые он имел по вопросу о распределении продовольствия, и Ленин был внимательным и охотно соглашался.

Несомненно, что, если бы эти люди не встретились тогда, они сделали бы это очень скоро. Но почти сразу же после этого мне захотелось, чтобы мы не ходили туда вместе. Так как буквально ежедневно мы ядовито спорили о Ленине, и, хотя отчуждение между нами замедлилось, именно тогда оно и началось. Когда я 'прокручивал' события в ходе разговора с Лениным, низшие слои моего мысленного 'я' посылали свои сигналы в верхние. Когда они вышли наружу, я нашел себя повторяющим ленинскую фразу: 'И тем не менее меня называют германским шпионом!' Без всякого побуждения с нашей стороны он говорил, повинуясь внутреннему порыву. Мы слышали голос его размышлений. Предмет был один из тех, которые он обсуждал сам с собой, как бы не желая того.

Ни одно из этих ощущений я не описал в своем письме, так как я просил мою жену показать это письмо Джорджу Крилю (председатель Комитета общественной информации, от имени которого Сиссон и прибыл в Россию. — В. С.), а он мог показать его другим. Письмо — не место для обсуждения проблем сознания. Но Робинс знал мои выводы и обижался на их высказывание. Он довольствовался тем, что в Ленине говорила оскорбленная невинность.

Если бы человек мог иметь твердую раковину, то таким человеком был бы Ленин. Я не имел таланта открыть ее. Я мог вообразить себе вместо этого, что, как диктатор, он чувствовал, что ею престиж страдает от приписывания ему подчиненного положения; видя перед собой двух 'профанов', меня и Робинса, он воспользовался шансом распространить через нас свои опровержения. Но там, где Робинс увидел чувствительного человека, я увидел расчетливого.

Если бы Ленин не использовал прямое выражение 'германский шпион', я бы никогда не применил его по отношению к нему. Это только популярное модное словечко. Но оно запечатлелось в мозгу этого создателя популярных фраз и лозунгов. Таково его значение.

Я могу представить себе то горькое чувство, которое владело сердцем такого человека, как Ленин, и позволить себе изобразить мысли, которые проносились в его голове, примерно так:

'Германия считает меня своим орудием и слугой, поскольку я использовал помощь немцев и немецкие деньги, чтобы совершить революцию в России. Теперь я использую помощь русских и русские деньги, чтобы попытаться сделать революцию в Германии. Если я потерплю там поражение, я все еще буду иметь Россию в качестве лаборатории для моего уравнительного эксперимента и как плацдарм для борьбы за мировую революцию. Я поклоняюсь всегда великой силе, и только великой силе. Когда я должен повиноваться, я повинуюсь. Когда я способен восстать, я восстаю. Я — Великий Разрушитель. Я использую любое оружие: врагов, плутов, подонков, сентименталистов — всех. И они называют меня германским шпионом! Ха!'

Единственное согласие, которого мы с Робинсом смогли достичь, — это сделать Ленина постоянной темой обсуждения между нами. Я отмечаю споры в нашей резиденции 12 января как 'робинсовское брюзжание'. Мы разделяли его оба. В течение дня возникли и другие причины для плохого настроения. Большие расходы по распространению речи президента напомнили мне о необходимости вскоре получить дополнительные деньги из Государственного банка; утомительное и, возможно, трудное дело. А также циничный комментарий, который дала речи 'Правда'. Но когда я кончал свои заметки за этот день, листовки уже начали печатать, а текст немецкого перевода пошел в машину»⁹.

Приведенное описание не лишено интереса, но явно носит на себе следы модернизации. Сиссон уже не мог отрешиться от влияния документов, с которыми он познакомился через двадцать дней после этой встречи. В своих мемуарах (мы цитировали это место в предыдущей главе) Сиссон рассказывает о своем знакомстве в дни 2–4 февраля 1918 г. с первой серией документов, изготовленных Оссендовским. И там он четко писал, что именно из них получил сведения о том, что лидеры большевиков в момент возвращения из Германии в «запломбированном вагоне» уже являлись «платными агентами» Германии. Рассказывая же о встрече с Лениным, он излагает дело так, будто бы уже знал об этом, а ленинская фраза лишь подтвердила его уверенность. В приведенном нами только что отрывке Э. Сиссон преувеличивает «подчиненное положение» Ленина, хотя в отношении его планов использовать свою нынешнюю власть в интересах германской и мировой революции он, пожалуй, прав. Точно так же мнение о том, что Ленин «сделал революцию в России» на немецкие деньги, базируется исключительно на сделанной властями Временного правительства неверной интерпретации деловой переписки Ганецкого (Фюрстенберга) и Козловского — Суменсон, а главным образом на поддельных документах Оссендовского. Поэтому резко очерченный Сиссоном литературный портрет В. И. Ленина является тенденциозным.

Приведем еще мнение P. Ш. Ганслина об итогах встречи Робинса и Сиссона с Лениным. «Сиссон довольно коротко описал беседу в своих воспоминаниях, о впечатлениях Робинса мы можем судить лишь по одной фразе, которой Фрэнсис изложил их Лансингу. В. И. Ленин прежде всего подчеркнул, что речь идет о заявлении, сделанном не единомышленником, а классовым противником. Однако, усматривая некоторую возможность использования заявления в интересах политики мира, Ленин передал его текст в Брест»¹⁰. Итогом встречи было и то, что Сиссон получил разрешение отпечатать массовым тиражом листовки с русским и немецким переводом 14 пунктов Вильсона, чем немедленно и воспользовался. Через день-два листовки начали распространяться.

Но 13–44 января нового стиля случились события, опять взбудоражившие весь дипломатический корпус и его дуайена, которым стал после отъезда Бьюкенена американский посол Дэвид Фрэнсис. На Румынском фронте, где русские солдаты считали, что война для них уже закончилась, возникли инциденты с румынскими военными. Объектом недружественных действий со стороны румын стали полки 49-й дивизии. 194-й Троицко-Сергиевский полк был окружен румынами, а в 195- м арестовали избранный солдатами полковой комитет и «австрийских офицеров, приглашенных как гости в штаб 195 полка»¹¹. Данный факт я заимствовал из ультиматума румынскому правительству от Совета Народных Комиссаров от 31 декабря (13 января 1918 г.). Советское правительство требовало освобождения арестованных, наказания виновных и гарантии, что такие действия не будут повторяться. «Неполучение ответа на это наше требование, — говорилось в заключении, — в течение 24 часов будет рассматриваться нами как новый разрыв, и мы будем тогда принимать военные меры, вплоть до самых решительных»¹².

Ленин отдал распоряжение арестовать весь состав румынского посольства и румынской военной миссии. Оно было исполнено, а затем по радио был передан текст ультиматума румынскому правительству. «Обычные дипломатические формальности должно было принести в жертву интересам трудящихся классов обеих наций», так объяснялось это неслыханное нарушение дипломатического иммунитета в специальном правительственном сообщении¹³. Далее там говорилось, что в час дня 1 (14) января 1918 г. американский посол позвонил Ленину и сказал, чго в 4 часа дня весь дипломатический корпус во главе с ним желает быть принятым председателем Совета Народных Комиссаров. На встрече присутствовали Ленин и Сталин, Троцкого заменял Залкинд. Получив заверения в освобождении румынского посла Диаманди, Фрэнсис дал официальную телеграмму, что этот арест рассматривается только как выражение формального протеста против действий румынских властей. К сожалению, эта мера никак не подействовала на румын.