— Я его не похищал! — отрезал Адриан.
Едва выйдя из претория, Адриан кинулся в барак пятьдесят девятой центурии.
— Что случилось? — без всяких вступлений и полупрозрачных намеков обратился он к Валенсу.
— Не знаю, — ответил центурион. — Кто-то нас опередил.
— Что же наш предсказатель не узрел опасность? — с издевкой спросил Адриан, оборачиваясь к Тиресию.
— Я предупреждал, что Приска нельзя отправлять в Рим. А где именно грозит ему опасность, я понятия не имел, — ловко вывернулся предсказатель. — Не всегда мне открываются точные контуры будущего. Чем неопределеннее Судьба человека, тем более смутно я различаю его будущее.
— А свое будущее ты видишь? — вспылил Адриан. — Тебя повесят или засекут до смерти?
— Ни то ни другое, — глазом не моргнул Тиресий. — Но о своей смерти предсказатель никогда не говорит.
— О моей смерти что можешь сказать?
— Она еще далеко. Лет сорок, не меньше. Ты умрешь в своей постели от сердечной водянки.
Адриан опешил от подобной наглости. Хотел ответить. Но лишь беззвучно шевельнул губами.
по снегу. Но встать не успел. На него тут же навалились трое. Мгновенно связали руки и ноги, натянули на голову кожаный мешок и бросили на вонючую попону животом.
Мул трусил неспешно, Приска трясло, и через час он подумал, что его непременно вырвет, хотя ел он часов восемь назад. Голоса были чужие, речь — фракийская, язык, на котором говорят по обе стороны Данубия-Истра.
Ясно было, что везут его отнюдь не друзья.
Когда пленника сняли с мула и поставили на землю, он тут же упал (не то что ноги не держали — просто притворился, что так ослаб). Похитители заржали и принялись развязывать путы. Возились долго. Пока снимали путы с ног, кровь вновь начала пульсировать в пальцах рук, их кололи тысячи иголок, Приск дергался, стонал. Охранники ржали. До тех пор пока ему не развязали ноги. Тогда он ударил — наудачу, плохо чувствуя стопы, ногой не попал, зато кулаком все же сумел достать. Но тут же получил в челюсть и потерял сознание. Очнулся он в какой-то комнатенке, ноги были замкнуты в колодки — две доски с отверстиями не пережимали сосуды, но встать не позволяли. В полуподвале с узеньким окошком и сырыми стенами он был один, но, судя по размеру колодок, сюда могли набить человек двадцать. Приск не сомневался уже, что очутился в эргастуле.[93] В комнату заглянул какой- то упитанный человек лет сорока с курчавой черной бородой и живыми черными глазами, уставился на Приска, потом заорал и вылетел вон. Вскоре чернобородый вернулся, но не один, а вместе со светловолосым дюжим парнем в синей рубахе и пестрых штанах. Путая фракийские и греческие слова, они о чем-то принялись спорить. Кое-как Приск разобрал, что похитить из повозки собирались совсем другую личность, похоже, сына декуриона. Выкрадывать арестованного легионера никто из них не собирался. Рыжий стал предлагать прикончить неудобную добычу и бросить тело в Данубий, но чернобородого одолела жадность, он осмотрел плечи Приска, не нашел на них татуировки и, решив, что если парень не легионер, то риск невелик, махнул рукой и сказал:
— Завтра на корабль.
Было еще темно, когда дверь открыли. Дали хлебнуть пару глотков теплой воды с вином да вложили в рот кусок сухаря. Потом два молчаливых парня освободили Приска из колодок, связали руки, надели ему мешок на голову и повели.
Его опять везли верхом на муле. Потом он услышал плеск воды, греческую речь, его пронесли по трапу — судя по тому, как гнулись и верещали доски под ногами несущих, трапу весьма хлипкому.
— Разрежьте ремни, а то парень без рук останется, — узнал он голос чернобородого.
Грек сказал таким тоном, будто это было очень смешно — что кто-то лишится рук и ног. Один из конвоиров разрезал ремни, но мешка с головы не сняли. Пока Приск пытался сориентироваться, что и как, лязгнули петли, в нос ударил затхлый сырой запах, и Приск полетел вниз. В первый момент он подумал, что его сбросили в воду, потом понял — он в трюме корабля, что перевозит рабов. Он сразу же услышал сдержанное дыхание, стоны, плач. Внизу хлюпало.
Приск сдернул с головы мешок. Было темно. Лишь наверху смутные черточки света указывали на щели люка. Слышалось шлепанье то ли рук, то ли ног по воде и по влажному дереву.
— Кто здесь? — спросил он, пытаясь придать голосу твердости.
— Я — Луций… — ответил тонкий детский голос.
Остальные по-прежнему лишь шептали и всхлипывали.
— Здесь что, только дети?
— Я — самый старший, — опять отозвался Луций, — мне двенадцать. Остальные — мелкота.
— Раб? Похищенный? — спросил Приск, стараясь как можно скорее выяснить ситуацию.
— Раб? — возмутился мальчишка. — Мой отец — римский гражданин! Ветеран Пятого Македонского легиона Луций Корнелий Сервиан. У него поместье недалеко от Эска.
— Я не хотел тебя обидеть, — сказал Приск. — Но коли человек сидит в трюме корабля, который идет по Данубию в Понт Эвксинский, он вряд ли уже полностью свободен.
Приск не видел лица Луция, но услышал, как тот засопел, сдерживая слезы.
— Остальные — как ты, похищены?
— Ну да… — отозвался Луций. — Девчонок сразу пятерых из одной семьи украли.
— Понятно.
Подобные похищения в провинции не редкость — крали обычно детей и подростков, но вот чтобы украсть легионера! Это уже неслыханно. Правда, помнится, Валенса тоже пытались украсть и продать. Но Приска украли по ошибке, к тому же он еще не совсем легионер, присяги не давал, татуировки легионной не имеет, спровадят куда-нибудь на рынок в Вифинии, заклеймят и бросят в рудники.
Невероятно? А почему нет? Сколько людей исчезает на дорогах Нижней Мезии? Кто считал?
Судя по качке, корабль отчалил от берега и шел по Данубию — вниз по течению. С четверть часа Приск растирал ладони и лодыжки. Как ни старался он по пути ослабить путы, все равно пальцы затекли, и теперь их опять кололи проклятые иголки.
Наконец Приск встал, поднял руку. До люка ему было не дотянуться. Чуть-чуть. Малыш бы дотянулся. Но Малыша и не стали бы похищать. Не рискнули бы.
Значит, придется подпрыгнуть.
— Вас кормили? — спросил Приск. Сквозь щель наверху сочилось все больше света, и Приск уже различал контуры фигур в глубине трюма.
— Сегодня — еще ничего не давали, — сказал Луций.
Это была единственная возможность вырваться из плена. Когда откроют люк и вниз сбросят или спустят еду. Обычно рабов перевозят в деревянных клетках, но тут этим правилом пренебрегали: куда могут подеваться дети из трюма корабля?
— Когда открывают люк, что происходит? Спускают лестницу?
— Нет, никакой лестницы. Когда Статий умер, нам тоже бросили веревку, велели обязать тело, но я плохо завязал узел, и Статий снова упал к нам сюда… Иногда они спускают корзину на веревке с сухарями, иногда просто бросают мешок, потом спускают на веревке кувшин, и мы пьем.
— Луций, ты смелый парень, — Приск сказал это утвердительно. Он не особенно умел разговаривать с детьми. Но сейчас ему нужно добиться одного: чтобы ребятня не помешала ему в предстоящем.
— Отец так же говорит, — отозвался Луций. — Я в Пятом Македонском буду служить! Совсем скоро… я…
— Ну и отлично. Ты поможешь мне, и мы сбежим. Освободимся.
— У Арсиния там восемь человек охраны на палубе. Плюс двое кормчих. Я точно знаю. Меня один раз поднимали наверх, я сосчитал.
— Отлично…
— Что отлично?
— Что ты мне это сказал. А гребцы?
— Они прикованы.
