В этот день двоих пленных привезли показать императору. Траян стоял вместе с Адрианом и Лицинием Сурой, когда ауксилларии подтащили к нему пленного. Следом подошел переводчик-фракиец.
— Любому, кто согласится служить Риму, я дарую титул союзника римского народа, — сказал Траян пленному.
Фракиец перевел слова Траяна.
Дак был ранен в руку и ногу, и даже под слоем загара проступала синеватая бледность. Волосы, за которые держал его ауксилларий, слепились в кровавый колтун. Лицо было тоже в крови, губы опухли. А вот голубые глаза искрились безумным весельем.
— Стоп! — сказал вдруг Лициний Сура, заподозрив неладное. — Ближе не подводи.
Дак помолчал, играя желваками, потом надул щеки и сплюнул, метя кровавой слюной в императора. Не доплюнул.
Переводчик закричал, ткнул кулаком в мокрый от крови рот пленника.
— Переведи, — велел переводчику Траян, глядя вдаль, поверх головы пленника. И добавил: — Переведи точно… Все равно эта земля со всеми сокровищами будет принадлежать Риму. Риму и мне. Рим никогда не отказывается от намеченной цели. Отныне вы можете выбирать, на каких условиях мне подчиниться. А впрочем… выбирать тоже буду я. Как называется следующая крепость, которую мы должны взять? — спросил Траян у Адриана.
— Аизис, — последовал ответ.
Глава IV
Схватка
Наместник Лаберий Максим по-прежнему не спешил — в покрытых лесами дакийских горах легко угодить в засаду. Приходилось прокладывать дороги, рассеивать по склонам отряды конницы и легковооруженных ауксиллариев, чтобы те прочесывали буквально каждый куст, выискивали засаду. Один хребет за другим вставали на пути, как шеренги легионеров хорошо обученной армии. Если посмотреть на карту, дорога не так уж длинна. Обе армии должны были соединиться где-то в долине Тибуска,[135] чтобы выйти к ущелью Бистры. Но где этот самый Тибуск, где ущелье, и сам наместник Лаберий Максим, и его легаты, и даже разведчики во главе с Валенсом представляли весьма смутно.
Неожиданно ежедневные дожди прекратились, солнце принялось палить нещадно, к вечеру кожа с лица и рук легионеров слезала тонким полотном. Догадливый Кука сбегал к лагерной прислуге, принес в миске кислого молока — легионеры мазали ожоги, ругались, плевались, но молоко помогало. Горное солнце слепило, Приск приделал на козырек шлема кусок коры, чтобы сберечь глаза.
Построив дорогу как раз на один дневной переход, войска Лаберия Максима прошли по ней всей армией (оставив лишь гарнизон в небольшой крепости), вновь разбили временный лагерь, вновь принялись сооружать крепость, мост через ручей и новый участок дороги. На это вновь уйдет несколько дней. Никто не знал, пригодится ли когда-нибудь эта крепость в горах, но работали так, как не работает даже раб-колодник. Отовсюду слышались стук топоров, отрывистые команды, ругань. Сколько невероятного изматывающего труда, чтобы еще одно царство склонилось перед Римом!
«Контуберний Куки» за хорошо проделанную работу в этот раз был освобожден на день от работ по лагерю, и потому разведчики могли с удовольствием проваляться на лапнике, устроить в ручье постирушку и почистить оружие, а также не торопясь сварить себе похлебку из зайчатины и бобов. Однако больше дня им сладкой жизни не дали. Дальше — опять топоры в руки и строить дорогу и крепость. В разведку пошлют, когда перейдут реку по возведенному мосту. Скорее бы! Люди Валенса с завистью поглядывали на отряд конницы, что сопровождал фуражиров в их походе в ближайшую брошенную деревню (деревню, кстати, обнаружили Валенс и его разведчики). Ничего ценного в этой деревушке не нашли — только старые корзины, несколько меховых безрукавок, какие-то грязные тряпки, битые кувшины, бараньи черепа и полусгнившие человечьи головы (несомненно, римские). Только Валенс нашел ценную вещицу — золотую пряжку местной работы.
— Повезло, дорогая вещица, — заметил Тиресий.
— Повезло, — согласился Валенс.
На обратной стороне чем-то острым было процарапано какое-то слово латинскими буквами. Валенс, удалившись к себе в палатку, вычеркнул каждую вторую букву. Тогда получилось не слово, а число — шестьдесят тысяч.[136]
Даже когда не было боев, солдаты умирали в дороге. Кого придавливало деревом, кто топором случайно надрубал руку и умирал потом от огня, что разливался по жилам и сжигал человека изнутри, источая из пор сладковатый тошнотворный запах, кто после купания в ледяной горной реке сгорал в лихорадке.
Вечерами после окончания работ за воротами лагеря горели погребальные костры, положенная жертва легионов живых легионам мертвых. Надев наскоро сработанные маски, изображали друзья покойного, копировали его манеры, повторяли любимые шутки, осушали поминальные чаши. Трещали в кострах еловые ветви, уходили к Стиксу все новые и новые души.
Там, где ложился в землю пепел, ставили надгробные камни, высекали короткие надписи — непременное «Богам мертвых», имя, заслуги, номер легиона и кто воздвиг. Но когда возвращались по проложенным дорогам назад — раненые или больные, конвои с пленными и добычей, видели — и не раз, — что сколоты все надписи и разбиты камни. Не желали терпеть чужих мертвецов живущие в этих землях.
— Ну что ж, тогда и вы готовьтесь умереть, — зло кривили губы легионеры и ауксилларии, всадники, лучники, пращники, капсарии, ремесленники фабрума, легионная прислуга, и только ведомые в неволю пленники улыбались разбитыми губами, улыбались открыто, с вызовом, чтобы получить новый удар по окровавленным лицам.
В этот жаркий июньский день вся центурия Валенса стояла в охранении.
Еще один переход в двадцать миль остался позади. Еще один лагерь воздвигали легионы. Стоявшим в карауле вместе с легионерами лучникам велено было стрелять по любой подозрительной тени. Работать приходилось в доспехах. Только шлем снят и висит на плече.
Центурия Валенса стояла, растянувшись цепочкой, один шаг отделял одного легионера от другого, все в шлемах, со щитами, с пилумами наготове. С позиции не отойти — даже мочиться приходилось тут же.
— Странно, почему они не пытаются напасть? — Кука зажал под левой мышкой пилум и принялся из-под руки рассматривать покрытые лесом горы.
— Земли эти на редкость богатые, — рассказывал Тиресий. — Говорят, есть скалы целиком из золота. А другие — целиком из серебра. Есть пещеры, откуда можно попасть прямиком в Аид.
— Я туда не тороплюсь, — заверил Кука.
— Вот же досада… я-то думал, мы как только выйдем на этот берег, так сразу начнем драться. А мы тут опять машем кирками, — сплюнул сквозь зубы Молчун. — В лагере нас хоть от этих работ освобождали по милости Адриана. Здесь не увернешься.
— Варвары! — раздался крик.
Работавшие легионеры тут же побросали свои кирки, напялили на головы шлемы, разобрали стоявшие на козлах пилумы и выстроились в шеренгу. Охранение сомкнуло строй, как только рядом встала еще одна центурия.
Валенс, «рысьеглазый», как аргонавт, оглядел окрестности. Казалось, все тихо. Опять ложная
