— Ты хороший, Гриша, я тебя за это первого причащать стану. Целуй крест.
Брускин наклонился и поцеловал.
— И ручку! — неожиданно по-женски кокетливо-капризно потребовала Наталья.
Брускин чмокнул тыльную сторону ее ладони. Иван безмолвно повторил те же действия.
— Слава тебе, Боже! Слава тебе, Боже! Слава тебе, Бо-оже! — звонко и весело пропела Наталья, наклонилась и взяла в одну руку кружку с морской водой, а в другую слепленную из мокрого песка “просфорку”.
— Причащается раб Божий Гриша-анька! — объявила Наталья и дала Брускину откусить от “просфорки” и запить водой.
— Причащается раб Божий Ива-анушка!
На скулах Ивана катнулись желваки, но он сделал то же. Песок застрял в усах Новика, и он скрытно сплевывал его.
А детские глаза Натальи так и сияли счастьем интересной и удавшейся игры.
— А молитву Господню ты, Ваня, сегодня выучил?
Иван не слышал. Брускин толкнул его локтем.
— Молитву! — шепотом напомнил он. — “Отче наш, иже еси на небесех...”
— “Отче наш, иже еси на небесех...” — все больше мрачнея, стал повторять Новик.
— “Да святится имя Твое”, — подсказывал Брускин, умоляюще и смятенно глядя на Ивана.
Новик молчал.
— Ну что же вы, Иван Васильевич! — шептал Брускин. — Вместе ведь учили! “Да святится имя Твое...”
Наталья часто-часто моргала.
— “Да святится имя Твое”, — глухо пробубнил Иван и вдруг заорал, не выдержав: — Не могу больше! — И быстро пошел прочь, наступив сапогом на “престол” и шагнув сквозь стену Натальиного храма.
— А-а-а-а! — по-детски громко и звонко заревела она за его спиной.
— Ну что же вы, Иван Васильевич! — сам чуть не плача, воскликнул Брускин.
— Ты плохой, Ваня, плохой! — кричала, захлебываясь в рыданиях, Наталья. — Ты моего деточку в землю спрятал, а место не показываешь! А я вот его найду, он тебя побьет!
И, упав на колени, продолжая реветь, Наталья стала по-звериному рыть в песке ямку.
— Таличка! Та-а-личка! — кричал вдалеке Брускин, бегая по берегу.
Иван присел на камень, стал развязывать забинтованный палец.
— Таличка! — передразнил он. — Сидит твоя Таличка где-нибудь в кустах, смеется над нами.
Иван сплюнул в сторону и вдруг увидел торчащий из песка указательный палец руки, словно зовущий его к себе. Иван растерянно посмотрел на свой забинтованный палец и кинулся туда, упал на колени, стал разгребать песок.
Наталья закопала себя неглубоко. Ее открытые глаза и улыбающийся рот были забиты песком. На груди лежал брускинский крест.
— Та-аличка! Та-аличка! — кричал вдалеке Брускин.
Стянув с головы буденовку, Иван поднялся, скорбно и тупо глядя на Наталью. Но его голова стала инстинктивно втягиваться, когда в воздухе знакомо зазвучал вой приближающегося снаряда. Через мгновение донесся хлопок орудийного выстрела. А еще через мгновение снаряд мощно взорвался где-то посреди лагеря. Там заржали, заметались лошади, заметались, закричали люди.
Иван взглянул на море. Сюда двигался корабль, и из дула его носового орудия вырвался огонь нового выстрела. Иван перевел взгляд на Наталью.
— Прости, Наталья, если что не так... — тихо сказал он.
Новый взрыв взметнулся в лагере, а с другой стороны длинными слитными очередями стали бить английские скорострельные пулеметы.
Иван опустился на колени и стал торопливо закапывать Наталью.
В ТОТ ДЕНЬ АНГЛИЧАНЕ НАЧАЛИ ЖЕСТКУЮ КАРАТЕЛЬНУЮ ОПЕРАЦИЮ ПО ЛИКВИДАЦИИ НАШИХ В ИНДИИ.
Они забились в глубь тропических джунглей, восхитительно прекрасных, если смотреть на них снаружи, и темных, мрачных, тягостных внутри. Иван сидел на толстом стволе поваленного дерева. Он размотал свой указательный палец и внимательно его рассматривал. Палец не только словно распух, но и стал длиннее остальных, огрубел и почернел, на его тыльной стороне торчали черные звериные щетинки, а вместо ногтя вырос длинный и острый черный коготь. Иван пошевелил своим новым пальцем и посмотрел по сторонам. Вблизи никого не было. Правда, к нему шел Брускин, разговаривающий сам с собой на ходу, но он был еще далеко. Иван вытащил саблю, положил на ствол ладонь с вытянутым новым пальцем и резко рубанул. Поморщившись и даже качнувшись от боли, Иван коротко взглянул на валяющийся обрубок, подошвой сапога вдавил его поглубже в мягкую, влажную землю и плюнул сверху.
Брускин приближался. Иван стянул с головы буденовку и обернул рану, из которой хлестала черная кровь.
Комиссар остановился рядом, внимательно и заботливо посмотрел в глаза Ивана и спросил скороговоркой:
— У вас что-нибудь случилось?
— Да ничего, палец вот отрубил, — объяснил Иван.
— Почему? — живо поинтересовался Брускин.
— Да не нравился он мне.
— Понятно, — удовлетворился ответом Брускин. — Товарищ Новиков, у меня к вам очень важный разговор. Мы должны установить красное знамя на вершине горы Нандадеви. Тогда-то они нас заметят. Мы уже начали отбор добровольцев.
Новик помотал головой.
— Нет, Григорь Наумыч, я по горам не ходок. Да я еще пока и комдив.
— Что вы, товарищ Новиков, пойдут представители наших горских народов, а к вам я...
— Это что же за знамя должно быть? — с сомнением спросил Иван.
— Натуральный шелк, сто пятьдесят на сто, я посчитал.
— Чего?
— Разумеется метров.
— А древко?
— А вы видели гигантские пальмы? Товарищ Новиков, я к вам совсем по другому вопросу. Дело в том, что, мне кажется, я оттуда уже не вернусь... — Брускин опустил голову, справляясь со своей секундной слабостью. — И я бы хотел, чтобы вы взяли мой дневник. Но чтобы никому-никому! А если вдруг снова окажетесь в Москве, отдайте его моей бабушке...
— А если... я? — растерянно спросил Иван.
— Так вы же сто один год проживете! — засмеялся, блестя повлажневшими глазами, комиссар.
И Иван засмеялся. И они обнялись.
В большой магазин, где торговали тканями, заскочили несколько человек, одетых в индийское и европейское платье. Угрожая наганами перепуганным продавцам и покупателям, они торопливо искали нужную им ткань. Экспроприаторами были грузины, армяне, азербайджанцы, поэтому общались между собой они на русском.
— Смотри, Георгий, такой ткань берем? — спрашивал один, вытаскивая из-под прилавка штуку вишневого сукна.
Высокий красивый красноармеец пощупал ткань пальцами и вскинул руку с поднятым вверх наганом.
— Слушай, ара, ты не понял? Шелк надо, натуральный шелк.
А из подсобки уже тащили именно то, что было нужно, — свитки алого китайского шелка. Его концы ползли по полу, и все в магазине окрасилось в красное.
